Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

По-любому врежешься в некролог,
Так что бесполезно себя беречь…
Если знак «Поэзия» не предлог —
Разбери на части прямую речь.

А потом он пришёл нарядный,
Чтоб стоять в середине зала,
Но боярыня наказала,
Потому что дурной и жадный.

А потом говорит: «Налейте».
А потом: «Я устал всецело».
Но боярыня захотела,
Чтобы он ей сыграл на флейте.

А потом он решил в бараке
Сделать ставку на крокодила…
Но боярыня запретила
И ему, и его собаке.

А потом в перспективе лета
Он буянил, скажи на милость.
Но боярыня застрелилась.
И, конечно, из пистолета.

А потом он порвал гармошку,
Потому что любил культуру…
Но боярыня ведь не дура —
Застрелилась-то понарошку.

А потом и почёт, и слава…
Мало шансов и смысла мало.
Но боярыня загуляла.
Загуляла! Имела право.

ну вот и дочикались завтра конец интернету
на все расстояния голос стоит воплощённый
а нас с тобой нет и пространны со света ответы
в лощёной бумаге завёрнутый голос прощённый
ну вот и дочикались завтра почти наступило
в его жестяные следы смотрит мальчик почти
удивлённо
он снова один и это наверно красиво
хотя и хреново пока отъезжают вагоны
почтово они разрезают пирог моего доязычья
расклёвывать бельма хвалёной земле безымянной
и почва набухла пока я бухал некрасиво
расчёсывал эти почти электронные раны
ну вот и нугою запахло или кирзою
и письмам итить теперь долго почти что неделю
ну вот и дочикались — что же я завтра раскрою
на все расстоянья стою и в се счастье не верю
ну вот и дочикались нету коннекта искрою
во тьме летит ангел почтовый лиловый горбатый
и новый язык проявляется на негативе
непойманный в сети и импульсы и килобайты
попробуй молчать эти десять секунд
пока отключаются боты
пока осыпается синим слепой монитор — воскресенье
своё наблюдает мужик на вокзальном перроне
с почтово-багажным почистив несуетно перья
ну вот и дочикались ангел мир снова обширен
стоит сам в себе как будто мороз дед и новый
несчисленный век и человек неудобен
и этим прекрасен что смертен
и этим огромен

о бармаглотище немого языка
подохшая как яблоня ослица
не вывезти ей под обстрел меня
и отчего как эфедрин мне снится
солёная под пятницу москва
похожая на воробья из детства
и лобзик вжик и вжик насквозь меня
а кажется что в кадре этом
местность
как бармаглотище ты мой немой язык
слепое яблоко — больнее мандарина
и как мне до тебя суметь дожить
поскольку жизнь всё ж оказалась длинной
поскольку наблюдая местность нас
пасёт и эфедрина не хватает
и на глоток чужого языка
которого никто ещё не
знает

Прекрасны дворники, когда и их земля
уже почти касается — коснётся —
как имярек пуглива речь — когда
она ещё в себе самой проснётся?
Прекрасны дворники и их несёт земля —
считалочка сбывается — живыми,
читают землю, и раз, два — четыре
выходят ангела из [счёркнуто] угла,
с той стороны, где загнутая клумба
всё сохраняет, дворники летят.
Звезда их видит и внутри смеётся —
до полседьмого. Вырастет гора,
и бригадир придёт или приидет:
прекрасен дворник, если упадёт —
а сверху бог такими их увидит,
что утро Бога в отчий приберёт.

сведёт с ума присутствие зимы
как время кости наши с фотоснимков
рентгеновских — и разве были мы
иначе как под капельницей — близко

уже сгорание всего всего всего
за минусом под ёлкой мандарина
попробуем представим вкус без вкуса
холодное немёртвое зверьё
(перечеркнул — поскольку не моё
переписал — поскольку нас не видно)

сведёт с ума наличие имён
необходимость называнья вещим
произношения с акцентом и нулём
перешиваешь шерстяные вещи

сведёт до насекомого меня
чтобы раскройщики увидели земля
ладони разжимает и клевещет
особенно как видно детвора
глотает нашу жизнь за нас — в бега
нас ударяет в небеса гремя

как перебежчик

скажу тебе нам не сойти с ума
пока лучи рентгеновские светят
насквозь отличия зимы и января
пережимают глотку говоря пускай
ещё немного много не заметят

и я сижу смотрю на этот луч
благодаря судью или присяжных
или подонка что велик-могуч
засунул в тело мне и с тем оставил

о господи мы выпав из тебя
летим как мошка из глубин сибирских
с урановой рудой в одной руке
с уродом восковым на колпаке
с трудом большим припоминая близких

мы край тебе свинцовая вода
вина виной но мне не удержаться
и главная задача у з/к
отсюда прыгнув
до тебя добраться

о господи храни свою руду
шугая вертухая и собаку
ураново здесь нам по глубине
твоей и прочее почти уже
не жалко

о господи в краплёном колпаке
хитином тельника зажаты в кулаке
урана Мельпомены пилорамы
о господи прощай как я прощу
законника что приведёт к врачу

но больше вероятие
что в яму

и тает как снег империя
с берега мир отходит
сказать всё легко и просто
плачешься не за бога
скажешь: пока и лёгким
станет не то просторно
не то неуместно вроде
это дело Харона

вот и река и лодка
речи скользит в фарватер
не попадая вечность
слышишь и пропадаю
нет никаких империй
а эта светла дорога
и неуместно стыдно
что тебя понимаю

и переплавив остров
апрелем горит в гортани
кого называешь богом
кого призываешь спиртом
чистым горит здесь дворник
и до травы сгорает
вывернув наизнанку берег
в квадрате смертный

или его отрывок

стачивается голос трётся о тёплый воздух
хлебников выжил в омске выживет и другой
маленький в знаке рыбы тот ещё Иисусе
встречает у каждой двери всех воз
вращённых домой

перетирая кожи — он пожинает слово
хлебников этого города или владыко льва
стачивая подмётки в каждой рыбной тусовке
или же в хлевной лавке
произнося уа