Всеволод Князев - «И БЛИЗКИ СМЕРТНЫЕ ЧЕРТЫ…»: ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Пожалуй, среди русских поэтов, покончивших с собой в начале XX века, самоубийство Всеволода Гаврииловича Князева оставило чуть ли не самое сильное эхо не только в истории русской литературы, но и в самой литературе, явив собою классический случай «замещения» реального человека и его творчества литературным мифом.

С юности молодой гусар вращался в кругу поэтов, художников, актеров, сформировавшемся вокруг журнала «Аполлон» и знаменитого богемного кафе «Бродячая собака». Во многом определяющим в жизни молодого поэта явилось знакомство с М. А. Кузминым, которое вскоре переросло в гомосексуальную любовную связь. Кузмин стал для Князева и первым литературным наставником. Они обменивались стихами, посвященными друг другу, Кузмин помогал Князеву с публикацией его произведений. Однако летом 1912 года Князев влюбляется в актрису Ольгу Глебову-Судейкину, жену известного художника Сергея Судейкина.

С этого момента драматизм ситуации стремительно нарастал. Реконструкция последующих событий, которой мы обязаны исследованиям Р.Д. Тименчика, выглядит примерно так: в сентябре 1912 года Кузмин пишет два прощаль­ных стихотворения, посвященных Князеву, — и этот месяц можно считать точкой окончательного разрыва. Далее начинается период мучительной, страстной – и столь же безнадежной любви Князева к Глебовой-Судейкиной. Это целиком захватившее его чувство оказалось настолько сильным, что малейшие перепады интонации ее писем бросали его то в жар, холод – от ярких проблесков надежды до отчаяния. Эти перепады можно проследить по стихам Князева конца 1912 года, в которых угадывается ощущение неизбежности. В стихотворении «И нет напевов, нет созвучий…», датированном декабрем того же года, появляются пронзительные строки, которые Анна Ахматова впоследствии возьмет эпиграфом в «Поэму без героя»

29 марта 1913 года в Риге, где располагался 16-й гусарский Иркутский полк, Князев выстрелил себе в грудь из браунинга. Через неделю он скончался в городской больнице. О самоубийстве писали рижские газеты, отмечая, что причина его – неизвестна.

В 1914 году стихи Князева отец издал отдельной книгой.

С этого момента миф о юном поэте-гусаре, покончившем с собой из-за несчастной любви к красавице актрисе, начинает свой путь по русской литературе. Его призрак стал почти непременным атрибутом такого жанра, как текст-воспоминание о Петербурге 1913 года, важным элементом того, что Ахматова называла «петербургскими обстоятельствами». Самый знаменитый из этих текстов — уже упоминавшаяся «Поэма без героя» — с Посвящением «Вс. К.», с эпиграфом из Князева — и с воплощенной легендой о том, что поэт (выведенный в Поэме в виде драгунского Корнета, при этом следует отметить, что сам Князев был гусаром и до чина корнета дослужиться не успел) застрелился прямо на пороге квартиры возлюбленной:

У ахматовской «Поэмы» был прямой источник – поэма М. Кузмина «Форель разбивает лед», во втором вступлении к которой был воссоздан архетип посещения поэта мертвецами:

Свой сон, послуживший толчком к созданию этих строк, Кузмин подробно описал в дневнике, в нем все – и дети, явившиеся с того света, и – что, может быть, самое главное и ужасное, – осознание хозяином инфернального характера визита, и ужас, вызванный этим осознанием… В поэме Кузмина смерть Князева (опять-таки с небольшим легендарным сдвигом: на самом деле поэт выстрелил себе в грудь, а не в висок) оказывается в параллели с другим знаковым событием той эпохи – смертью художника Сапунова, утонувшего в Финском заливе, недалеко от Териоки, во время катания на лодке, в которой находился и Кузмин.

Легенда, запечатленная в двух величайших русских поэмах XX века, сделала по-настоящему бессмертным имя юного гусара – чего, конечно, никогда бы не смогли сделать ни его стихи, ни его короткая жизнь. Имя Князева вошло в список имен, ставших своего рода метонимией того времени – 1913 год предстанет пред пережившими революционный и послереволюционный хаос символом навсегда ушедшего счастья – как это мы видим в стихотворении Георгия Иванова: