Вера Булич - Бурелом. Книга третья

Тяжелою, дымной, кровавой
От фронта восходит луна
Жестокой военною славой
И муками отягчена.

И знаменем над зарею —
Двух рядом стоящих планет
Сверкает двойною игрою
Апокалиптический свет.

А ночью сияющим снегом
И россыпью звездной полна
Стоит над детским ночлегом
Полярная тишина.

Как нежен ангельски-белый
Деревьев узор кружевной
В саду на земле опустелой
В снегу под морозной луной.

Мне больно, Муза, от этой
Беспомощной чистоты,
Мне страшно от яркого света
Пророческой красоты.

Что значит она — мы не знаем,
Но сердце ранит она.
Как миру казаться раем,
Когда на земле война.

Ни прошлого, ни будущего нет.
Текущий день. Обычная работа.
В окне высоком зимний скудный свет
И время падает, как снег, бес счета.

Бежит, бежит печатная строка
Под мерное стучанье молоточка.
А в отдалении плывут века
Над убегающей в пространство строчкой.

Машинки пишущей привычный стук
И ритм высот для слуха недоступный —
Все замкнуто в один чудесный круг,
В котором миг и вечность совокупны.

День вылуплялся из тумана,
Огромный, влажно-голубой,
Сияя синью океана
Над облачною скорлупой.

Какая странная свобода!
Одно сияющее дно
Наполненного светом свода
В моих глазах отражено.

Мой синий день, мой день бездомный,
Как сберегу, как затаю
От жизни трудной, жизни темной
Живую синеву твою!

Сейчас небесно-необъятный,
Во всей начальной полноте,
Ты расточишься безвозвратно,
Ты раздробишься в суете.

Еще останется дыханье,
Воды вечерней грусть и дрожь.
А ты во мглу воспоминанья
Виденьем тусклым уплывешь.

В темных окнах шум неугомонный
Тянет в лиственную глубину
В теплой тьме за кровлею балконной
Ветка клена трогает луну.

В зарослях сирени — дрожь и вздохи,
Бьется сердце каждого листа.
В ветренном ночном переполохе
Снег летит с жасминного куста.

Много раз бывала ночь такая
С летнею усадебной луной.
Сада темного душа ночная
Изливалась музыкой глухой.

И осталось в памяти виденье:
Лампой комната освещена,
Душный ветер, шелест и смятенье
Из отворенного в ночь окна.

Там зяблики в запущенном саду
Запели солнечными голосами.
Приникла птица к теплому гнезду
И смотрит восхищенными глазами.

На зелень глянцевую ветвей,
На трав дремучих пышные метелки,
А под сосной перенося иголки,
Стотысячный хлопочет муравей.

И жизнь кипит под солнцем горяча…
Лишь иногда. тая заботу,
Присядет птица быстрая с налету
На обгорелой груде кирпича.

И в памяти ее коротким сном
Мелькнет в зелено-солнечном тумане
Виденье смутное: был раньше дом
На этой выжженной до тла поляне.

Он мне больше никогда не снится,
Постаревший деревянный дом
С башенкой и солнечным крыльцом
(Под ногою гнулась половица…)

Как в чертах любимого лица,
Каждую в стене морщинку знала.
В комнатах неслышно обитала
Музыка замолкшая отца.

Сколько шло от стен родных годами
Доброго и щедрого тепла!
Неустанно он держал над нами
Два больших бревенчатых крыла.

…Говорят, осталось пепелище,
И окопами изрыт весь сад…
Но стоят деревья и шумят
Там, где было некогда жилище.

И забившись в чащу, не дыша,
Как людьми обиженная птица,
Может быть, на их ветвях томится
Дома бесприютная душа.

Если праведных есть селенья,
— Нам дается в горе земном
Этот свет неземной утешенья —
Там стоит наш сожженный дом.

Весь. как был, с террасой и башней,
— В винограде густом стена —
Еще солнечный, близкий, вчерашний,
Но растаявший дымкой сна.

И все яблоневые деревья,
Что в саду когда-то росли,
Среди облачного кочевья
Вырастают из райской земли.

По особенному, по другому
Там сияет закатный час.
И отец мой бродит по дому,
Поджидая к себе всех нас.

Над могилой отца в колокольном просторе
Плыло утро воскресное в ясных лучах.
Голубей воркотня над церковном притворе,
Голос памяти вечной, роса на цветах…

Над гранитным крестом шелестел без умолку
Подрастающий тополь прохладной листвой.
Под стеклом полинялые ленты из шелку.
За годами года…Нерушимый покой.

Над могилой отца проносились снаряды,
Мерзлой глины тяжелой взлетали комки.
И равняя с землею кресты и ограды,
Шли по кладбищу гулкие броневики.

Ни следа не осталось на поле изрытом,
Там где лавой железной война протекла.
Над гранитным крестом, на осколки разбитым,
В дым и пламя обрушились колокола.

По чужой вечерней дороге
Мимо темных осенних дач…
Отголоском острой тревоги
Где-то слышится детский плач.

Ни людей. ни огней. Только тучи
Да печальная сырость в полях,
Только шелест березы плакучей,
Да шуршанье травы в колеях.

Поездов далеких взыванья
Так пронзительны в тишине.
…Только ветер воспоминанья,
Горький ветер навстречу мне.

Изнемогают душные сирени
От непосильной пышности кистей
Надетольный зонт дает немного тени,
И солнце жжет узоры скатертей.

Все в башнях, трубах небо городское
Над ласточкою — музою весны.
Но ей ли, быстрой, думать о покое
В самозабвенном счастье вышины.

Лишь петь и славить синий мир беззлобный,
Полуденную солнечную тишь…
Но вдруг над улицами вой утробный
Тревогу в небе возглашает с крыш.

Опять — подвалы, узкие темницы,
Сырые чревы каменных домов.
Там наверху — горячий полдень длится,
Там ласточки, сиянье облаков.

И пышный цвет сирени изобильной…
А здесь — томленье, холод, слепота,
Тягучий запах плесени могильной
И тяжесть непосильного креста.