Наум Коржавин - На скосе века

Мне важны и стихии,
И слава на все голоса,
И твои дорогие,
Несущие радость глаза.

Чтобы в бурю и ветер
И в жизнь среди моря огня
Знать, что дом есть на свете,
Где угол, пустой без меня.

И что если судьбою
Подкошенный, сгину во рву,
Всё ж внезапною болью
В глазах у тебя оживу.

Не гранитною гранью,
Не строчками в сердце звеня:
Просто вдруг недостанет
Живущего рядом — меня.

Вот говорят: любовь — мечты и розы,
И жизни цвет, и трели соловья.
Моя любовь была сугубой прозой,
Бедней, чем остальная жизнь моя.

Но не всегда… О нет! Какого чёрта!
Я тоже был наивным, молодым.
Влюблялся в женщин, радостных и гордых,
И, как себе не верил — верил им.

Их выделяло смутное свеченье,
Сквозь всё притворство виделось оно.
И мне они казались воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.

Но жизнь стесняет рамками своими,
Боится жить без рамок человек.
И уходили все они — с другими,
Чтоб, не светясь, дожить свой скромный век.

Они, наверно, не могли иначе,
Для многих жизнь не взлёт, а ремесло.
Я не виню их вовсе. И не плачу.
Мне не обидно. — Просто тяжело.

Я не сдавался. Начинал сначала.
Но каждый раз проигрывал свой бой.
И наконец любовь моя увяла
И притворилась грубой и слепой.

Жила как все и требовала мало.
И не звала куда-то, а брала.
И тех же, гордых, просто побеждала…
И только счастья в этом не нашла.

Затем, что не хватало мне свеченья,
Что больше в них не грезилось оно.
Что если жить, так бредить воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.

Всё испытал я — ливни и морозы.
Вся жизнь прошла в страстях, в сплошном огне.
И лишь любовь была обидной прозой…
Совсем другой любви хотелось мне.

Я в сказки не верю. Не те уж года мне.
И вдруг оказалось, что сказка нужна мне,
Что, внешне смирившись, не верящий в чудо,
Его постоянно искал я повсюду,
Искал напряжённо, нигде не встречая,
Отсутствие сказки всегда ощущая…
Всё это под спудом невидное крылось,
И всё проявилось, лишь ты появилась.

Я о богатстве сроду не мечтал
И капитал считаю вещью грязной.
Но говорят, теперь я мыслить стал
Методою мышленья буржуазной.

Так говорят мне часто в наши дни
Те, у кого в душе и в мыслях ясно.
В Америке такие, как они,
За те ж грехи меня б назвали красным.

Решительно теперь расколот век.
В нём основное — схватка двух формаций.
А я ни то ни сё — я человек.
А человеку некуда податься.

Повсюду ложь гнетёт его, как дым,
Повсюду правда слишком беспартийна.
Таких, как я, правительствам любым
Приятней видеть в лагере противном.

Но всё равно потом от всех страстей,
От всех наскоков логики плакатной
Останется тоска живых людей
По настоящей правде… Пусть абстрактной.

Когда одни в ночи лесной
Сидим вдвоём, не видя листьев,
И ты всей светлой глубиной
Идёшь ко мне, хотя боишься,

И, позабыв минутный страх,
Не говоря уже, что любишь,
Вдруг замираешь на руках
И запрокидываешь губы,

И жить и мыслить нету сил…
Вдруг понимаю я счастливо,
Что я свой крест не зря тащил
И жизнь бывает справедлива.

Девушка расчёсывала косы,
Стоя у брезентовой палатки…
Волосы, рассыпанные плавно,
Смуглость плеч туманом покрывали,
А ступни её земли касались,
И лежала пыль на нежных пальцах.
Лес молчал… И зыбкий отсвет листьев
Зеленел на красном сарафане.
Плечи жгли. И волосы томили.
А её дыханье было ровным…
Так с тех пор я представляю счастье:
Девушка, деревья и палатка.

Ты разрезаешь телом воду,
И хорошо от неги водной.
В воде ты чувствуешь свободу.
А ты умеешь быть свободной.

И не пойму свои я чувства
При всей их ясности всегдашней.

И восхитительно, и грустно,
И потерять до боли страшно.

И прибои, и отбои —
Ерунда и пустяки.
Надо просто жить с тобою
И писать свои стихи, —
Чтоб смывала всю усталость
Вдохновения струя…
Чтобы ты в ней отражалась
Точно так же, как и я.

Неустанную радость
          сменила усталость.
Вновь я зря расцветал,
           разражался весной,
И опять только
       руки и плечи остались,
А слова оказались
         пустой болтовнёй.
Ты ошиблась — пускай…
             И к чему эти речи?
Неужели молва
        так бесспорно права,
И всегда остаются
          лишь руки и плечи
И, как детская глупость,
            всплывают слова?

В холоде ветра
       зимы напев.
Туч небеса полны.
И листья сохнут,
         не пожелтев,
Вянут, —
    а зелены.
Листьям своё не пришлось дожить.
Смял их
     морозный день.
Сжатые сроки…
         Идут дожди…
Осень в Караганде.
Новые зданья
       сквозь дождь
              глядят,
В каплях —
     ещё нежней
Бледный,
     зелёный,
         сухой наряд
Высаженных
       аллей.
И каждый
      своё не доживший лист
Для сердца —
       родная весть.
Деревья
    как люди:
         не здесь родились,
А жить приходится —
           здесь.

И люди в зданьях
        полны забот,
Спешат,
     и у всех дела…
И людям тоже недостаёт
Ещё немного
      тепла,
Но сроки сжаты,
         и властен труд,
И надо всегда спешить…
И многие
    так
      на ходу
          умрут,
Не зная,
     что значит
         жить…
Мы знаем…
      Но мы разошлись с тобой.
Не мы,
   а жизнь развела…
И я сохраняю
      бережно боль,
Как луч
    твоего тепла.
Но я далеко,
     и тебя здесь нет,
И всё это —
      тяжело.
Как этим листьям —
          зелёный цвет,
Мне нынче
     твоё тепло.
Но сроки сжаты,
         и властен труд,
И глупо
    бродить, скорбя…
Ведь люди
     без многого
            так живут,
Как я живу
     без тебя.

Нет, не с тем, чтоб прославить Россию,
Размышленья в тиши любя,
Грозный князь, унизивший Киев,
Здесь воздвиг её для себя.
И во снах беспокойных видел
То пожары вдоль всей земли,
То, как детство, — сию обитель
При владенье в Клязьму Нерли.
Он — кто власти над Русью добился,
Кто внушал всем боярам страх —
Здесь с дружиной смиренно молился
О своих кровавых грехах.
Только враг многолик и завистлив,
Пусть он часто ходит в друзьях.
Очень хитрые тайные мысли
Князь читал в боярских глазах…
И, измучась душою грубой
От улыбок, что лгут всегда,
Покидал он свой Боголюбов
И скакал на коне сюда.
Здесь он черпал покой и холод.
Только мало осталось дней…
И под лестницей был заколот
Во дворце своём князь Андрей.
От раздоров земля стонала:
Человеку — волк человек,
Ну а церковь — она стояла,
Отражаясь в воде двух рек.
А потом, забыв помолиться
И не в силах унять свой страх,
Через узкие окна-бойницы
В стан татарский стрелял монах.
И творили суд и расправу,
И терпели стыд и беду.
Здесь ордынец хлестал красавиц
На пути в Золотую Орду.
Каменистыми шли тропами
Мимо церкви
      к чужим краям
Ноги белые, что ступали
В теремах своих по коврам.
И ходили, и сердцем меркли,
Распростившись с родной землёй,
И крестились на эту церковь,
На прощальный её покой.
В том покое была та малость,
Что и надо в дорогу брать:
Всё же Родина здесь осталась,
Всё же есть о чём тосковать.
Эта церковь светила светом
Всех окрестных равнин и сёл…
Что за дело, что церковь эту
Некий князь для себя возвёл!