Людвик Ашкенази - Черная шкатулка

Триумфальная арка в Париже была освещена дюжиной прожекторов,

чужие люди целовались страстно, точно влюбленные,

и все это под звуки чешской польки,

которая прославилась в ту страшную войну.

И тут одна женщина, сидевшая за мной, сказала

своему мужу:

— Уж и война кончилась,

мог бы меня перестать колотить, старый!

— Месье, — молвила дама мило, —

я поднимаю этот бокал за вашу прелестную маску!

Она чудо как хороша. Уже пробило полночь,

вы не можете ее снять?

— Не могу, — ответствовала маска.

Мой сынуля усталый,

не на радость рожденный,

чуть отравленный, изможденный,

мой худышка зеленый.

Молоко тобой недопитое,

молоко мое ядовитое,

мое солнышко, мой худышка,

ты в мечтах у меня, малышка,

мне судьбою приговоренный,

без суда осужденный.

Мой рябенький, мой слабенький,

мой маленький, мой сладенький,

выпей чуточку, хоть слезиночку,

еще капельку, хоть росиночку.

Мой худышка зеленый,

чуть отравленный, изможденный,

мой сынуля усталый,

не на радость рожденный.

Когда-то давным-давно собралась компания пожилых дам

То было в Новое время, потому что в средние века

дамы были заняты другим: поясами невинности

и ожиданием своих окольчуженных супругов.

Итак, в одной компании собралось несколько пожилых дам.

Это было на празднестве в саду, именуемом по-английски «гарден-парти», не то на утреннике,

не то в кафе «Кренцхен».

И одна из дам сказала:

— Послушайте, дорогая,

я встретила нищего и дала ему полкроны.

Целый день после этого

я не могла забыть его синих глаз —

так благодарно он взглянул на меня!

— Душенька, — сказала вторая дама, —

вы не знаете, где он живет?

Быть может, я бы дала ему крону…

Но дама не знала, где живет нищий.

Больше она его не встречала ни на Пикадилли,

ни в Кенсингтоне,

ни в одном из других кварталов Лондона.

Не бывал он и в Биаррице, Баден-Бадене

или на худой конец во Франтишковых Лазнях.

Видимо, эта полукрона все же не помогла ему

составить состояние.

Тогда добрейшая леди нанесла визит ясновидице,

прославленной мадам Дюмер.

— Ma шер, — сказала она ей, — вглядитесь в свой хрустальный шар,

или пусть вместо вас посмотрит ваш кот,

и когда вы увидите нищего с благодарными синими глазами,

идущего по улице и безмятежно насвистывающего веселенький мотивчик,

скажите мне его адрес.

— Его я вижу, — сказала прославленная мадам Дюмер. — Но у него нет адреса.

Тогда в экипаже на мягких рессорах

наша дама поехала к своей подруге

и за чашкой чая, который пышными кустами

растет на склонах индийских гор,

сказала:

— Послушайте, душенька, —

давайте соберем всех бедных из города и предместий

и каждого на рождество оделим

хорошей порцией индейки.

Она надеялась, что среди них окажется и тот,

кого она хотела одарить

не только порцией индейки,

но и кусочком торта,

праздничным кексом, пудингом

и многими другими яствами.

Но он не пришел.

С того времени стали устраивать

благотворительные базары.

Быть поэтом, право же, нелегко.

В конце концов так и останешься непонятым.

На одном литературном утреннике заснула

пятидесятидвухлетняя студентка философии,

которая понадеялась, что в зале будет натоплено.

И впрямь было.

А что же поэт?

Что поэзия?

Душа?

Мечты?

Одна молодая женщина смотрелась в воды зеленого озера,

то озеро было кристально чистым, горным,

и женщине казалось, что она слишком нага

даже для воды.

Тогда она сплела себе ожерелье

из ромашек позднего плиоцена.

Мужчины, разумеется, не обратили на это внимания,

они слишком уставали от охоты и любви,

которая и в те времена была

столь же утомительной, как ныне.

Но женщины в пещерах

разглядели ее всю целиком, с головы до пят.

— Ишь ты, — сказали они. — Такого у нас нет.

Что это на тебе, ты, вертихвостка?!

Ожерелье? Мы бы это никогда на себя не надели.

Боже, у нее ни капельки вкуса!

На следующее утро на лугу у озера

не осталось ни одной ромашки.

Потом ожерелья делали из ракушек,

из бронзовых кружочков и омытой морем гальки,

из ядовитых смарагдов, черных жемчужин,

из бриллиантов, холодящих, как высокогорный ледник.

Чем дороже были женщины,

тем дороже становились их ожерелья.

А вот мужчины придумали для себя лишь одно —

из железа.

Когда оно им надоедает,

они надевают его на женщину.

Не будите женщин слишком рано.

Под утро им снятся самые сладкие сны.

Есть только две категории женщин, дорогая:

женщины ждущие и те, которых ждут.

Если бы мысли было слышно, дорогая,

улицы бы задыхались в женском крике,

молящем о любви, дорогая, молящем о любви…

Так что на самом деле все женщины ждут. Правда?

И те, которых ждут.

Ей послышался звук автомобильного клаксона, и она

выглянула из своего окна в новом доме с фасадом

из алюминия.

«Эй, кто вы, что позволяете себе такое? Не люблю,

когда меня зовут гудком автомобиля!»

Большое сверкающее окно машины опустилось,

и раздалась музыка, но словно не по радио,

а как из старинных часов

с музыкальным механизмом.

«Это вы бросьте, да, — сказала она. — Не на ту напали.