Ирина Кнорринг - Стихи о себе

…А там нарциссы отцвели
В долине за Джебель-Кебиром,
И пахнет весело и сыро
От свеже вспаханной земли.

Уже рассеялся туман,
Прошла пора дождя и ветра,
И четко виден Загуан
За девяносто километров.

И девственною белизной,
Под небом, будто море — синим
Белеет в зелени густой
Цветок венчальный апельсина.

Шуршит трава, басит пчела,
А скоро зацветут мимозы
У той тропинки под откосом…
Тропинка, верно, заросла…

Переплески южных морей,
Перепевы северных вьюг —
Все смешалось в душе моей
И слилось в безысходный круг.

На снегу широких долин
У меня мимозы цветут.
А моя голубая полынь
Одинакова там и тут.

Я не помню, в каком краю
Так зловеще-красив закат.
Я не знаю, что больше люблю —
Треск лягушек или цикад.

Я не помню, когда и где
Голубела гора вдали,
И зачем на тихой воде
Золотые кувшинки цвели.

И остались в душе моей
Недопетой песней без слов
Перезвоны далеких церквей.
Пересветы арабских костров.

Говорили о злобе пожарищ,
В черном небе густела гроза.
Говорили при встрече: «товарищ».
Никогда не смотрели в глаза.

Узнавали по голосу вести
Мимоходом, на остром ветру.
В мутном мраке фабричных предместий
Находили ограбленный труп.

Рано, в сумерках, дом запирали,
Спать ложились и света не жгли.
По утрам в гимназическом зале
Повторяли: «вчера увели…»

И за наглым разбойничьим свистом
Опьяневших от крови солдат
Четко слышался в воздухе мглистом
Непрерывный и жуткий набат.

В расплескавшейся мутной стихии.
В первобытной, запутанной тьме
Были ночи, как сны — огневые,
были лица — белее, чем мел.

И в рассветном молочном тумане,
В час, когда расточается мгла,
Где-то вспыхивала и росла
Напряженная радость восстанья.

Где-то песни чужие звенят.
День смеется, унылый, серый…
И стоят на столе у меня
Утка с ярмарки и химера.

Здесь нас трое, и мы друзья.
Скучно нам и немножко жутко.
Здесь о нежном тоскую я,
О Монмартре тоскует утка.

И высовывая язык,
Затая неистовый крик,
Взглядом мудрым, высокомерным,
Нас оглядывает химера.

И проходит за часом час,
И сверкает моя иголка.
Тишина и покой у нас,
Благодать во всем. Скучно только.

И до боли чего-то жаль —
Ведь у каждого есть потери:
Утке хочется на Пигалль,
На Ситэ — премудрой химере.

Будет тихий, серый туман,
Будет вечер, ненужный, длинный…
Вероятно и я сама
Тоже стану игрушкой из глины.

Клубится дым у печки круглой,
Кипит на керосинке чай,
Смотрю на все глазами куклы, —
Ты этих глаз не замечай!

Все так же ветер в парке стонет,
Все та же ночь со всех сторон.
А на стене, — на красном фоне —
Верблюд, и бедуин, и слон.

Ведь все равно, какой печалью
Душа прибита глубоко.
Я чашки приготовлю к чаю,
Достану хлеб и молоко.

И мельком в зеркале увижу,
Как платье синее мелькнет,
Как взгляд рассеян и принижен,
И нервно перекошен рот.

По садам пестреют георгины —
Яркие осенние цветы.
С невеселым именем Ирины
Все светлей и радостнее ты.

Оттого ли так светло без меры,
Оттого ль так знойны эти дни!..
Эту легкость, эту боль и веру
Господи, — спаси и сохрани.

Я все оставила, чем я жила.
Всем, прежде близким, сделалась чужая.
И не оглядываясь отошла,
И ни о чем не вспоминаю.

Я все забыла: горечь пустоты,
И тихий лязг нетвердой черепицы,
И все мои восторги и мечты,
И письма те, — на десяти страницах.

Я даже не пишу теперь стихов,
Моих унылых и наивных жалоб…
— Все отдала я за твою любовь.
Неужто мало?

Мы расстаемся тихо и просто,
Слишком просто, чтоб стало темно.
А большие, мохнатые звезды
Будут медленно падать в окно.

И по-прежнему душные ночи
Будут мучить в тревожном бреду…
— Ты не бойся, что я пророчу,
И накаркаю нам беду.

Но последней, короткою встречей
Мы искупим невольную ложь.
Я тебе ничего не отвечу,
Друг мой нежный, — и ты поймешь.

И не станет больных вопросов,
И запутанной, глупой игры.
Мы расстанемся тихо и просто,
Слишком просто, чтоб плакать навзрыд.

Принимаю все твои упреки,
Все, что будет, — будет хорошо.
Только б ты не сделался далеким,
Из моей бы жизни не ушел.

Захлебнусь я тонким сладким ядом,
Задохнусь я в песенном хмелю.
Тихий друг, мне ничего не надо.
Знаешь сам, как я тебя люблю.

Еще дурманит в полдень яркий зной,
И зелены развесистые клены.
Еще волнует радостью простой
Суровый ритм моих стихов влюбленных.

Еще мерещится везде
Тревожный взгляд (уже такой знакомый!)
И словно нехотя сгорает день,
Слегка подернутый осенней дремой.

И ширится красивее закат,
Подкрашивая неподвижный воздух.
А вечером по-прежнему горят
Спокойные, большие звезды…

— А ты вернешься — будет тихий дождь,
Седой туман забьется в щели ставень,
И никогда ты больше не найдешь
Того, что так легко оставил.

А осень-плакальщица унесет
Последние доверчивые мысли…
И ты поймешь, как опустело все
И в белом доме, и в душе, и в жизни.

Уйди! Я буду ревновать,
Я стану бледной и унылой.
А ты боишься потерять
И то немногое, что было.

Глядишь внимательно в глаза…
Зачем? В наш век ничто не вечно.
Не ты ли сам в тот раз сказал,
Что недоволен прошлой встречей?

И вянет лес. И нет цветов.
Клубятся синие туманы.
И глушь промерзлых вечеров
Уж близится… Какой ты странный!

Уйди пока сырая мгла
Не задушила веру в чудо.
Пока душа твоя светла.
Пока еще я плакать буду.