Габриэла Мистраль - Избранная проза

По людскому невежеству - а оно всегда бестактно -ее часто сажают в тесной долине или на склонах гор. Но ей предначертано расти на равнине, дабы главенствовать в пейзаже и пить солнце, согревая свою нежную шею.

Не будем пока говорить об ее плодах. Достаточно того, что она дарит нам свой великолепный силуэт на фоне синевы. Она, божественная, сполна платит за пространство и за воду, которую пьет, ну хотя бы потому, что мы, усевшись в ее тени, слышим ее протяжный стон в вышине, или потому, что можем наслаждаться, глядя, как бледнеет вечернее небо, разлившееся за ее спиной. А главное -- благодаря ей мы уразумели, наконец, что прямая линия может быть такой же мягкой и пластичной, как изогнутая, кривая.

Ведь это она одной линией прочертила в синеве суть нашего молитвенного упованья, само движение его, словом, то, что не может выразить так полно и убедительно ни гора, ни человек, воздевший руки к небесам.

Некоторые полагают, что именно море -- есть символ, образ Духовного, другие убеждены, что его символизирует гора с подножием и вершиной, которая уходит в небесные выси. Да разве трепетная, ясная по форме пальма не обладает большим, чем гора и море, правом стать Знаком Духовного!

Это она, одним рывком, избавляется от власти земли, причем делает это легче, увереннее, чем гора, и в то же время не столь резко избывает самое себя. Это она, пальма, исправляет, облагораживает неправедное варварство пейзажа. Она упорядочивает бессмысленную сумятицу листьев и приводит их к истинной цельности, к строгой гармонии. Жестколистые заросли, колючки, искривленные кустарники, терзающие землю, все это умягчается безупречно чистой линией ее шеи.

Спокойное достоинство королевской пальмы исходит от ее чеканного совершенства. (Разве не вправе наслаждаться отдыхом творенье природы, достигшее совершенства пропорций?). Глаза наши отдыхают, любуясь ею: они избавлены от утомительной усложненности крон, и пока мы смотрим с нежностью на это прекрасное дерево, оно наводит нас на мысль о пути к истинной полноте Веры, о том, чтобы мы подчинялись лишь одному желанию, одному порыву и стремились к Высшей ступени жизни, будто стрела, выпущенная из лука.

Без зеленого поющего хохолка она была бы безжизненно холодной. Но вон какая радость проливается из ее зеленой чаши на удивительную твердь ствола! И листья, простертые над нами, любовно касаются ветра. Кажется, что пальма -- сама Мысль, которая раскрывается, ширится на самом верху... Или -- это долгое молчание любви, что под конец взрывается лавиной слов!

Пальмовые рощи Мексики и Кубы... Они воспеты всеми поэтами и художниками этих стран. Они, эти прекрасные деревья, тихо покачивая ветвями, утешали в горе замученных рабов -- индейцев и негров. И своим неумолчным стоном заглушали стоны несчастных, дабы не разгневались жестокосердые хозяева.

Мексиканский индеец любит пальму. Он рисует ее на щеке кувшина в своей Гвадалахаре. Он несет эту пальму в себе. В его ладном теле есть что-то общее с пальмой. К нему, к индейцу, быть может, в ее спасительной тени и сошла столь поразительная кротость. И быть может, от этого строгого дерева ему передалась столь непроницаемая сосредоточенность.

Кокосовая пальма, как мудрая богиня Афина, умеет приносить людям великую пользу. Она дает округлые светлые плоды. В ее кокосовом орехе слышно дыханье живительной влаги. А в мякоти плода прячется масло, и значит, пальма может быть таким же священным деревом, как ее сестра -олива. Вдобавок ко всему, в стволе пальмы настаивается мед, негустой и совсем легкий.

А финиковая пальма, с гроздьями плодов истемна желтого цвета пустыни! В ее плодах сгустился свет, и пальма роняет их с детской безмятежностью на лицо бедуина, задремавшего в ее тени. Американская пальма достойна быть Божеством индейцев. Стала же финиковая пальма Покровительницей арабов! Наша пальма, будь она богиней, могла бы совершать помазание. Ее руки всегда были бы наполнены маслом, смягчающим раны. Лее бок был бы мучительно насыщен медом, как словом любви, рвущимся с губ.

В последний день своей жизни, человек, исходивший всю Землю, может сказать: "Я видел самые благородные творенья мира, потому что на мое лицо пала однажды тень королевской пальмы и я прикоснулся к ее неподвластной времени шее".

Перевод Э.Брагинской

Магуэй -- американская агава

Магуэй кажется мне испариной земли, ее долгим выдохом. С виду он прост и необработан, как гребень борозды. А создан упорством той силы, что скопилась в его остроконечных листьях.

Я давно воспринимаю растения как выражение чувств самой Земли.

Маргаритки - это ее робкие мечты о безгрешности. Жасмин -- острое желание совершенства. А вот магуэй -- ее стихи об отваге, героические строфы.

Магуэй рождается и живет у самой поверхности земли - щекой к щеке с бороздой. Он не стоит, выпрямившись, как свеча мексиканского кактуса органе, а чуть клонится на бок к невозделанной земле, чтобы согреть ее сыновней любовью.

Нет у магуэя привычного стебля внизу, который одухотворяет любое растение, делая его скорее творением воздуха, нежели земной тверди, и дает ему ту победительную прелесть, какой наделена женщина с длинной шеей. Он весь, как устойчивый прочный бокал, и может вместить в себя всю росу, выпавшую за ночь на равнине.

В волнах зноя не загустевает сочная зелень его листьев и в ней проступает трогательность луговых трав.

А вообще-то магуэй дымчато-лилового цвета, который к ночи наливается темнотой. В мексиканском пейзаже главенствуют эти темнолиловые пятна посадок магуэя, они как половодье душистых фиалок в далеких горах.

Магуэй для индейца -- все равно, что пальма для араба. Это источник, кладезь щедрых даров. Его огромными листьями индейцы кроют жилища. А его волокно служит сразу двум целям. Во-первых, оно дает чрезвычайно прочную нить, из которой плетут сеть медового цвета. Индеец обычно несет ее на спине. Во-вторых, из нее получается тончайшая пряжа для искусственного шелка.

Но, помимо всего, - если магуэю нанести ножевую рану прямо в сердце, -начинает сочиться нектар, что загустевает белейшим сахаром. И коль скоро индеец -- человек сломленный, ему, как говорит Паскаль о людях вообще, "необходимо забыться, уйти от печалей", для него эта невинная жидкость оборачивается дьявольским напитком, который дает обманную радость и вскипает в нем безумием, дозволяя любить и убивать в едином порыве.

Мексиканский магуэй, убереги несчастного заблудшего индейца из великого рода ацтеков и майя от пьяного дурмана, таящегося в твоем сердце! Дай ему лучше сотню листьев для кровли, дай канаты и паруса для лодок! Пусть он отвезет плоды земли своей и станет богаче!

И пока чужие люди плывут к берегам Тихого океана, завоевывая новые и новые рынки, одари индейскую женщину нежной лаской твоего шелковистого волокна, пусть она своими руками соткет ткань для свадебного платья. Сними с индейского лица окаменелое уныние и горестные складки у рта, убери эти следы векового рабства!