Алексей Ратушный - Избранная проза. Самое-самое

© Алексей Алексеевич Ратушный, 2019

ISBN 978-5-0050-9055-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Родился в 1952 году в декабре месяце на Колыме. В день рождения за окном было тепло: жалких минус тридцать три градуса. За неделю до рождения и три недели после за окном были нормальные минус сорок пять-минус пятьдесят. Был положен под форточку в первые минуты жизни и сразу заболел туберкулёзом бронхов. Чудом выжил. Когда конвоир нёс меня – почти трупик – в сугроб, мама поставила ему штык лопаты к горлу. Когда умер Сталин я пошёл на поправку. Потом в военном госпитале у нас – гулаговских младенцев – откачивали спинной мозг. Три года в судорогах и парез лицевого нерва. Искривление лица на всю жизнь. Пятнадцать воспалений лёгких. За печкой и в больницах всё детство. Теперь вот пишу.

Публикуюсь в областной печати с 1968, во Всесоюзной с 1974. Первые публикации – как юморист. Снят в полочном фильме «Тайное голосование»

Открыл «Мерцающие шахматы» и тысячи других игр. Разработал вновь «Чатурангу», гадал на судьбу России по ЦТ. Всё сбылось.

Я не знаю, кто я!

Мы идём по улице засыпаемой мелким мокрым липким снегом, продуваемые холоднющим сильнейшим ветром.

На дворе самый конец марта.

Нас двое.

Я – это я.

Алиса – это не Алиса.

Я не знаю кто она.

Я знаю только, что сейчас я ничего не могу ей объяснить.

Я не знаю, кто я.

Но мне плохо!

Мне очень плохо!

Так плохо мне не было никогда.

Я ничего не могу поделать с этим.

Я просто выполняю указание того, на кого никак не могу повлиять.

Никак.

Алиса бежит впереди меня.

Она безгранично мне доверяет.

Она абсолютно мне верит.

Она не может мне не верить.

До сих пор со мной у неё было связано только всё самое приятное и самое хорошее.

Она была чертовски голодна.

Из моих рук она съела всё моё мясо.

Ей было жутко зябко.

Я привёл её в дом, где было мягко, уютно, просторно и тепло.

Её до сих пор в основном тупо игнорировали.

Я привёл её в дом, где ей, похоже, все были рады.

И вот теперь я вёл её по улице, как бы погулять, прочь от этого прекрасного, тёплого, уютного дома!

Она беспрекословно пошла со мной.

Без поводка.

Без привязи.

Без условий.

Просто бежит радостная впереди меня, забегая иногда то в один сугроб, то в другой.

Мы идём в сторону ближайшей деревни, по улицам городка, и я пытаюсь дозвониться то в одни, то в другие красивые ажурные, дорогущие ворота.

Она не знает, зачем я звоню в эти ворота.

Она просто полностью доверяет мне.

Ей кажется, что я тот, кто и был ей нужен с самого начала.

Но я – не тот!

Я не знаю, кто я!

Погода на улице мерзкая.

Это та самая погода, про которую говорят:

– В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит!

Я – не хозяин.

Но именно вот это сейчас и делаю.

Выгнал собаку на улицу и готовлюсь оставить её навсегда одну.

Я не в состоянии объяснить ей, что сделал для неё не всё, что мог.

Что сделал для неё гораздо больше чем мог.

Что в ситуации, когда я сам без гроша, без дома, без своего собственного угла, без малейшей надежды обрести всё это смог дать ей мясо, предоставить теплое убежище, мягкий диван, много корма и улыбки таких умных, таких добрых, таких ласковых людей, мне не в чем себя упрекнуть. Я дал ей такую прекрасную передышку от того ужаса, в котором она оказалась! Дал ей такой потрясающий шанс выжить вопреки всему!

Но она не знала, что всё это призрачное счастье можно обрести только при одном условии – упасть где-то на одном месте и часа четыре просто поспать! Просто никому не мешать и не попадаться лишний раз на глаза! Но как ей объяснить всё это?

Её пытались укрыть в тайном помещении. От тех, кто не должен был её видеть и слышать.

И тут она стала скулить, плакать, бросаться на двери!

Ей пытались приобрести цепь, чтобы посадить на неё и тем самым спасти. Но цепи нигде в округе не нашлось. И тут появился самый главный самый добрый самый ответственный Человек и отдал прямой приказ:

– Уведи её отсюда немедленно.

Я не знаю, кто я!

Я здесь – в гостях.

Если бы она притаилась на несколько часов, если бы только она умела притаиться, она имела бы здесь больше прав, чем я.

Там был еще один, тоже в гостях, который хотел взять её к себе. Но он такой же как и я бездомный бесправный гость, без вида на собственный уголок в этом мире.

Пока не пришёл Главный её все гладили, ласково разговаривали с ней, заигрывали, поили и кормили. А она валялась на диване, бегала по дому, играла, и регулярно подбегала ко мне и совала мне в руки свой благодарный счастливый нос. Как я не объяснял ей, что вот они – её новые благодетели, а я лишь передаточное звено, случайный элемент цепочки… Она всё равно чётко выделяла меня. Ведь это я забрал её из автобуса и привёл сюда. В свет. В тепло. В счастье.

Я оделся и позвал её за собой.

И она пошла!

Сразу!

Беспрекословно!

Абсолютно доверяя мне, тому кто её так быстро и так легко приручил, используя всего навсего случайную цепь привходящих обстоятельств.

Всё кончается однажды.

На этот раз цепь удачных совпадений оборвалась сразу и навсегда.

Мы идём по мокрому липкому водно-снежному покрову ледяной от холода улицы, по её свеженаметённым сугробам.

Я звоню то в одну, то в другую, жутко дорогую, узорчатую дверь.

Иногда мне отвечают, но услышав просьбу приютить её хоть на пару дней отвечают жёстким отказом.

Иногда нас посылают сразу далеко и жёстко.

Я не в силах объяснить ей, что мир жесток.

Что она действительно опасна для окружающих людей.

Что её родственники – дальние и близкие – немало сделали для того, чтобы сейчас ей все отказывали.

Она очень открыта, прямолинейна, абсолютно доверчива и дружелюбна.

Она видимо воспитывалась там, где людей бывало много и где все её – щенка еще – ласкали и гладили.

Она откровенна и бесхитростна.

Если ей плохо, она сразу сообщает об этом.

Она бегала по автобусу от одного пассажира к другому и заглядывала всем в глаза.

Она откровенно просила еду!

Она откровенно хотела пить.

Она очень устала и замёрзла.

Она садилась только на кресла, она не ложилась на пол.

Она очень ухожена, уши правильно и своевременно купированы, она вычесана, на ней ошейник. Она прекрасно знает команды «Сидеть!», «Фу!», «Лежать!», «Ко мне!».

Она четко понимает всё, что я ей могу сказать жестами.

Но я ничего толком не могу ей объяснить.

Что я уже вырвал ей трехчасовую передышку.

Что она уже и поела и погрелась, и попила, что теперь ужас возвращается, и последнее, что я мог сделать для неё – это рассказать о ней другим людям.