Алексей Ратушный - Избранная проза. Самое-самое

Но из себя не выбежать.

Себе не простить.

Я просто обнадёжил её, не имея на это права.

Я оказался в итоге тем, кто я есть на самом деле. Никем.

Впрочем я узнал её породу в Интернете. И полное её наименование – мне не выговорить! – и короткое. И совсем короткое.

И теперь, идя по холодной улице, я знаю, кто я.

Архангельску.

Геннадию и Алексею Кремлёвым.

Володе Лисицыну.

Павлу Зарубину.

Борису Артемьевичу Радевичу…

И всем лесопильщикам города…

Эту книгу я мечтал написать тридцать лет…

Всё не было времени… Пишу… Спешу…

Это – самое главное, что я хотел написать в своей жизни…

Наш ансамбль готов. Мы будем сегодня исполнять свой главный танец: танец с досками.

На четвёртой торцовке второго цеха СЛДК. В нашей группе три исполнителя. Точнее один исполнитель и две исполнительницы. Меня зовут Алексей. Их зовут Тоня и Оксана. Мы – сыгранная группа. Мы – лучшие на торцовке и лучшие в цехе. Поговаривают, что и в первом цехе такой группы нет. Мы уже год танцуем и играем вместе. Каждый в своём месте. Но слаженность работы обеспечивается именно мастерством всех трёх исполнителей. Мои партнерши – как на подбор. Невысокие. Худенькие. Похожи чем-то на Люду Брагину. Танец – дело тонкое и крайне продолжительное – семь с половиной часов с крошечным перерывом на смену постава. Во время этого перерыва можно и перекусить и малёха поспать. Мы профессионалы. Пять минут едим и пятнадцать спим. Спим как убитые. А потом воет сирена и мы поднимаемся, профессионально протираем глаза влажными платками и снова начинаем свой смертельно опасный танец.

Вы конечно видели канатоходца, который по канату идёт над пропастью. Без страховки.

Он рискует головой каждый миг. Целых две минуты. Балансируя по самому краю.

Рядом с Тоней вращается огромная торцовочная пила. За тысячные доли секунды она может отхватить ей и руку и голову. Пила не понарошечная. Пила жуткая, страшная, с зубьями заточенными так, что толстенная доска распиливается ею легко, как кусочек масла ножом. В руках у Антонины крючок. Крючок – это основной инструмент в нашем танце. Это кусок стали особой формы, тщательно выпиленный из канадской – лучшей в мире – пилы.

Крючок необходим, чтобы именно им поймать доску и резко выдернуть её на себя. Для этого надо аккуратно перегнуться над ползущей прямо на уровне пояса цепью. А цепь состоит из специально выставленных над звеньями шипов. Эти шипы хватают доску, прижимают её к пиле и, проплывая мимо. горделиво уносит лучшую часть доски дальше по столу торцовки, а отпиленный обапол падает под стол, легко брошенный туда изящным движением руки Антонины. Каждый миг при неточном движении шип может зацепить одежду Антонины, например фартук, и вдавить её в лезвие пилы. Случаи такие были, и были не раз! Руку может захватить за рукавицу доской и шипом, и опять туда же. Неточное движение и просто можно второй рукой задеть чудовищное лезвие…

Но Тоня – мастер высочайшего класса. Когда она танцует, внешнему наблюдателю всё в её движениях кажется безумно лёгким и безумно изящным. Мелькают, как крылышки бабочки, ручки, летят под стол отпиленные обаполы, весело бегают доски по столу – туда-сюда, тело женщины только красиво поворачивается вправо-влево на треть оборота, да ноги мягко меняют направления носков. Это подлинный танец! Танец весёлого крючка! Танец с доскаами! Под музыку ревущей от голода пилы. Она ненасытна! И этот танец на грани жизни и смерти длится все семь с половиной часов. Он захватывает! Он потрясает! Это одиннадцать тысяч высмотренных, проконтролированных, отобранных и точно обработанных досок в смену. От Тони вращающиеся вдоль стола барабаны катков отправляют доску на другой конец стола к Оксане. Она точно так же стоит перед гигантской ревущей пилой. Только у нее не правосторонняя, а левосторонняя стойка. Она торцует доски с другой стороны. И танец у неё такой же изящный и такой же точный, легкий, непрерывный! Только руки мелькают, только крючок сверкает в руке, как сабля, а пила продолжает орать. И надеяться попить подлинной крови. Пила – она любит человеческую кровь больше, чем смолу сосны. Она визжит от голода! Она охотится! Она готова в любой миг! Только зазевайся, только расслабься на секунду!

А откуда берутся доски на цепях торцовочного стола? Со стола приёмного их подаю на торцовочный стол я – рабочий на поштучной выдаче досок. Именно поштучной, и именно выдаче. И танец мой другой, но тоже смертельно опасный. Пилы рядом со мной нет. Но рядом со мной колонна. Стальная. И если доска схваченная шипами цепей немного высунется за стол из-за моей оплошности, меня прижмёт к этому столбу и моментально раздавит мои бедра, с хрустом, безжалостно и навсегда. Я стою в специально выработанной стойке. Одна нога немного вперед. Одна рука – левая – в перчатке в любой момент готова вмешаться, а в основном служит для тонкой балансировки тела в момент основного движения в танце. Во второй руке – стальной длинный крючок, который я держу весьма необычным способом – здесь важна каждая мелочь, иначе кровавый мозоль за полчаса обеспечен! На каждую доску у меня две с половиной – три секунды. На столе приёмном лежит гора досок. Они падают на этот стол сверху, пачками с обрезных станций. Цепями, нажимая на педаль, включающую мощный двигатель, расположенную внизу у стола, пальцами правой ноги, я подтаскиваю очередную гору досок к краю стола. Они лежат переплетённые, внахлёст. Длиной пять-шесть метров. Толщиной два-два с половиной сантиметра, шириной от пятнадцати до двадцати пяти сантиметров. Сырые. Я выбираю очередную – удобную для подачи – доску, и своим крючком поддеваю её за ребро – попадая точным движением точно посередине. Крючок очень острый и легко входит на полтора-два сантиметра в дерево. Теперь рывок всем телом. Включение мышц идёт почти такое же, как у метателя ядра. Только у метателя ядра оно идет от стопы до кончиков пальцев волной по всему телу, а у меня здесь наоборот – от кончиков пальцев руки, через плечевой пояс, мышцы спины, поясницу и бедра к ахилловым сухожилиям. Я буквально вырываю доску и поднимаю её над столом, вращая поперек, рассматриваю, как положить её обзолом кверху, а затем резко выдираю крючок и прихлопывая сверху кладу её поперек движущихся цепей между шипов и обращаюсь к следующей доске, а только что положенная мной уже ползет в сторону Антонины в бесконечном ряду уже выложенных ранее досок. Со стороны кажется, что податчик досок пританцовывая печёт пирожки. Легко и просто. Мне эта простота давалась жестокими болями, опухшими руками, когда всю ночь или весь день я отсыпался с обёрнутыми в бинты руками, а потом, перехватив их тяжами снова шёл на смену. Цена этого искусства танца с досками необычайно высока. Через год люди, как правило, остаются без рук. В том смысле, что у них становятся хроническими растяжения сухожилий и другие серьёзные травмы. Но мне нравится моя работа. Я чувствую себя мастером своего дела. И я его люблю. О том, что неизбежно придёт, я не хочу думать. Я хочу работать именно здесь. Здесь наша группа танцует уверенно и мощно. Смена. Вторая смена – халтурим на бревнах. Потом одна смена – отсып. И снова торцовка! Восемьдесят децибел, когда не слышно крика рядом стоящего и орущего в ухо. Не совсем яркий свет. Сквозняк. Страшные, смертельно опасные цепи и пилы! Это – моя стихия! Это – моя поэма жизни! И у нас фантастически красивая группа. Мы в совершенстве владеем этим искусством. Мы сыграны. Мы понимаем друг друга с полуслова и вообще без слов. Мы торцуем одиннадцать тысяч досок в смену. Нам неинтересны подсчеты экономистов. Зарплата у нас стабильная и вполне нас устраивает. Тем более, что еще смен пятнадцать в месяц мы халтурим в других цехах. А иногда просят отстоять вторую смену подряд, если не вышел сменщик.