Анна Гедымин - С четверти первого до полседьмого

О любви? — опять не хватит слов,
Да в словах она и не такая.
Вспомни, как звучит, не умолкая,
Колокольня без колоколов,

Как стоит на давнем берегу,
Гулкая от берега до крыши…
Я молчу. И что сказать могу
Громче тишины и выше…

Ах, какие мы оба калеки! —
Не нисходит на нас благодать.
Даже тощие южные реки
Умудряются море создать,

Даже птицы, проведав про вьюгу,
Забывают обычный разлад,
Собираются в стаю — и к югу,
А весной прилетают назад.

Нам бы свадьбу сыграть честь по чести
Или плюнуть — уйти кто куда…
Полбеды, что не может быть вместе,
Что расстаться не можем — беда.

Воцарилась осень — туман клубя,
Серебря под утро стволы и лужи…
Мне с тобою плохо, но без тебя —
Хуже.

Мне плевать, что сумерки хороши,
Что пьянит дубрава листвой лежалой…
Ты сказал, что нет у меня души? —
Да, пожалуй.

Я приду домой, не зажгу огня,
Заскребется мышь под диваном тихо…
А душе, хоть нет ее у меня,
Лихо.

А правда одным-одна,
Как темная в поле хата:
Чем больше твоя вина,
Тем больше моя расплата.

Была бы всю жизнь скупою
И думала, что бедна,
Не зная, чего я стою,
Когда б не твоя вина.

Под утро, вдруг, взметнулось, точно крик,
Прозрение, что ты почти старик.

Я выскочила прочь, в туман, в траву,
Сама себе страшна, невыносима,
Как мысль, что я тебя переживу
И буду, может быть, еще красива…

И с той поры в спокойствии твоем
Я чувствую геройство, боль и милость…
Благодарю, что мы еще вдвоем!
Прости… Прости! что поздно появилась…

Ах, осень! Ведь это спасенье!
Осыпала княжьим добром,
А в прошлое воскресенье
Ночной обезгласила гром.

Конечно, мне жалко лета,
Но осенью, в тишине,
Прислушаюсь: где-то, где-то
Ты — думаешь обо мне.

Враждебная, с челкою черной
И взором — острее огня,
Считайте себя отомщенной:
Он больше не любит меня.

Он где-то, он — птица на ветке,
Его не удержишь в руках.
Уж месяц как смолкли соседки
Про губы мои в синяках.

Я знаю, бестактно…
Но вы же
Прошли до меня этот путь…
Как жить? — научите. Как выжить! —
Когда ничего не вернуть…

Там, где окон орденские планки
На полнеба сокращают вид,
Где деревья стрижены как панки —
Три утра. Столица крепко спит.

А у нас уж полдень.
Жадный клекот
Чаек, атакующих прибой…
Стоило ли ехать так далёко,
Чтоб отсюда говорить с тобой?

Чтобы здесь, в долине ярко-синей,
Осознать, что дело мое — швах,
Ибо нет умнее и красивей
Даже на Курильских островах…

А воды и неба здесь излишек,
В километрах мерим глубину…
До свиданья.
Поцелуй детишек.
Не печалься!
Приголубь жену…

Когда его проклял друг и родня,
Она, погрустнев, спросила:
«За что ты, чудак, полюбил меня?
Ведь я совсем не красива…»

А он улыбнулся в ответ и сказал:
«За все: за походку, голос, глаза».

А годы спустя, на исходе сил,
Она рванулась в вопросе:
«За что? За что ты меня разлюбил!
За что, окаянный, бросил!»

А он усмехнулся в ответ и сказал:
«За все: за походку, голос, глаза».

Душноватые, буйные, дальние дни
Ты прости мне, о Господи, и сохрани!

Пусть развеется начисто, как болтовня,
Что в недуге и горе он предал меня!

Ты прости ему низость и трусость — прости,
Он — за давностью боли — безгрешен почти…

До чего мы с тобой не похожи!
Аж мороз пробирает по коже.

Веет вечер прохладой морскою,
Что неправильно под Москвою.

Крики чаек и запах тины
С этой речкой не голубою
Так же явно несовместимы,
Как, наверное, мы с тобою.

Но я знаю: когда без тренья,
Словно в море с вышки, с размаху,
Я в иное уйду измеренье,
Неподвластное злобе и страху,
Недоступное сраму и блуду, —
Я и там тебя не забуду.

Бремя давней любви —
это счастье особого рода.
Ты продлил бы мне, Господи,
кроткое это житье!
Ну а если нельзя без геройства —
пусть, ладно, свобода.
Только пусть поскорей,
я хочу пережить и ее.

Я согласна хлебнуть вышины,
как не всякая птица,
Сквозь мелеющий воздух
мучительной красоты.
Лишь бы к ночи хотя бы
в душистой избе схорониться,
Где в хорошее лето
окна достигают цветы.

А потом вспоминать, улыбаясь,
звоночки трамвая,
Ярко-желтые пятна на синем
(листва и вода)
И подумать, что осень
так сладко меня забывает,
Как никто из людей
никого, ни за что, никогда…

Твой голос морозен —
впору надеть тулуп.
Какого дьявола!
Растопи эти льдины!
Ну почему, почему,
почему так глуп
Самый умный
и самый необходимый!

За что, несчастье мое,
ты это все говоришь!
Тебя — разлюбила!
Придумать такие бредни!
Свобода кончилась на тебе!
Ты — Париж,
Который стоит обедни.

К Парижу этому
вел диковатый шлях —
Дорога жизни моей,
проложенная негладко.
И теперь я требую,
чтобы на Елисейских Полях
Были теплые летние сумерки!
Без осадков!

С четверти первого до полседьмого
Ночь осыпа́ла звездами поле.
Только окно опустеет — и снова
Росчерк — и вздрагиваешь поневоле.