Андрей Тавров - Стихотворения

Он же ходит по кругу, как кукла, с копьем своим тонким,
с драконом, заряженным, как паровоз, поршнями света,
и как жизни куб, его экскаватор из неба
вынимает и кладет в глину и дождь ребенка.

Ах, не все ли мы состоим из охапки
света да боли в груди — врасплох, вполнеба! —
не из жил вещества, а из одной огранки,
как земля из звезды или лучи — из хлеба.

И играет ничьим веществом, нижет Георгий змия,
строит Георгий дом для людей и леса,
и ребра, как сруб, кладет вовнутрь золотые,
и небо вставляет в грудь взамен стеклореза.

Есть растворяющий конец водоворота,
и есть — творящий. Есть леса без крон,
есть звезды без ворот, есть ворот и ворота,
где встал лишь света ковш как мера всех времен.

Его вложить в базилику и в клетку
живой груди — вот тяга и тоска.
И кров сужает мир, но изощряет сетку —
сетчатки луч: лучину для зрачка.

Он слово слышит, как форель немую,
и в авиатрубе светла ладонь,
что вложена не в рану копьевую,
а в Духа-мальчика, в рождающий огонь.

Как танкер носом встал, ловя звезду и крышу,
встал Ангел на порог. И небо спит, как лев,
в твоей груди. И груз земли и мыши
осилит чистый лоб, от буквы побелев.

Чику везут рубить на куски за тридевять царств-земель,
в каждом царстве не счесть бунтовщиков-Емель.
В каждой церкви сидит на престоле, как на печи, друзьям говоря:
давно не сидел я на Божьем месте посреди алтаря.

Пушкин смеется, называет Емельку свиньей.
Речка скована льдом. Звезда над черною полыньей.
Снег хрустит под полозьями, бесы кружат во мгле.
Праотцы, вытянувшись, смиренно лежат в земле.

Желтые волчьи глаза глядят на уставших коней,
чем дальше едешь, тем путь впереди длинней,
чем гуще кроны, тем выше стволы дерев,
чем крепче мороз, тем праведней Божий гнев.

Чику везут, колокольчик гремит под дугой.
Долго будут везти, вот век прошел, вот другой,
вот и третий подходит к концу, но до этих пор
колокольчик гремит, Чику везут под топор.

Чика спит, видит во сне эшафот,
содрогается, надеется, что до казни не доживет,
сани еле ползут, может, не довезут,
а может, и волки помилуют — загрызут.

мало нам врагов татары да турки
а тут еще и этот безумец в шлиссельбурге
всю жизнь в одиночке в каменном мешочке
не отличит облака от тучки дня от ночки
запятой от точки финки от заточки
ленина от сталина руси от брауншвейга
солдата чонкина от солдата швейка

ох досталось кате наследство от лизы
несчетные наряды бабские капризы
фрейлины стареньки фавориты молоденьки
картежная игра на большие деньги
киргиз в тюбетейке и кавказец в бурке
не в последнюю очередь — безумец в шлиссельбурге

ему бы в монастырь а он на царство метит
нужно объяснить ему что ему не светит
захотят освободить его зарежет стража
пропади он пропадом невелика пропажа
тут необходимость она же и свирепость
рубль иоанн антоныча теперь большая редкость
в цене у нумизматов много есть подделок
так всегда как дело касается денег

Суворов, генералиссимус, сидит за столом —
росинки маковой в рот не берет.
Императрица интересуется — нездоров желудком или сердцем скорбит.
Генералиссимус отвечает: сегодня сочельник, православный народ
не ест до первой звезды — при чем здесь плохой аппетит?

Екатерина, императрица, ценит шутку,
и вот, бриллиантами украшенная звезда
с полуоткрытой груди переходит на грудь, затянутую в мундир.
Радуйся, росско земле! Возвеселитесь, покоренные города.
Мир воцарися, хороший, военный мир!

Радуйся, Империал-банк, с рекламой на весь экран,
на всю имперскую, тверскую-ямскую, на весь кредит!
На весь еврейский геволт, российский дефолт, на все загран —
командировки и паспорта. Мундир хорошо сидит!

Звенят бокалы с орлами двуглавыми, в церквях ударили в колокола:
слава в вышних Богу, слово бе плоть и вселися в ны.
На фарфоровых блюдах щебечут жареные перепела.
Перед Господом птица на блюде, Фелица — на троне — равны.

Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог, творяй чудеса!
Огненная работа — ввысь полетели цветные огни.
Замирают черные, звездные, зимние небеса.
Кто бы ни победил, а в проигрыше — они.

От Петра Третьего Первый Павел
унаследовал склонность к смерти в результате переворота.
Вот солдатиков на плацу, как на столе, расставил.
Ходит циркулем — видно, та же порода.

Территорию делит на шахматные квадраты.
В мальтийском облачении служит литургию в своем кабинете…
Отменил ассамблеи, говорит, ненужные траты.
Во всем подражает Гольштейн-Готторпскому мальчику Пете.

Видно, и впрямь Петр обрюхатил Екатерину,
завалив на высокую царственную перину.

И все издает указы, и все не уймется, падла.
Ну, ничего, попостимся, помаршируем.
Но дождемся праздника убийства Петра и Павла,
а тогда разговеемся, отдохнем, попируем.

четыре пары штанов над ними юбка одна
памятник екатерине в одессе жезл в кулаке
символизирует фаллос под бронзовой юбкой видна
сами знаете кто или что у царицы она
распушена, одушевлена, властью облечена
имеет повадки хищной рыбы в мутной реке

еще говорят под юбкой на фаворите сидит фаворит
погоняет любовником не ведает что творит

блудливой повадкой величайшей из жен
целый город на двести с лишним лет как чумой заражен
что не входит в противоречие с настоящей чумой
и холерой вытрави блох и руки умой

все равно симпатичных крыс портовых полки
розовые носы суют во все уголки

есть поверье в один прекрасный день поутру
все крысы залезут под ту же юбку в ту же дыру как в нору
если такое случится то говорят не к добру

В Великий пост духовник Екатерину благословил
поститься неделю. Она выдержала все семь.
Каялась с плачем на исповеди. Тайна, конечно, но, мил
человек, как скроешь то, что известно всем?