Антология - Европейские поэты Возрождения

Рыдающие женщины и дети,
Народ — от молодых до стариков,
Которым стало в этом мире дико,
Монахи, бел иль черен их покров,
Кричат тебе: «Лишь ты один на свете
Помочь нам в силах. Заступись, владыко!»
Несчастный люд от мала до велика
Увечья обнажает пред тобой,
Что Ганнибала [13] Ганнибал (ок. 249–183 гг. до н. э.) — карфагенский полководец, смертельный враг Рима. бы и то смягчили.
Пожары дом господень охватили,
Но если погасить очаг-другой
Решительной рукой,
Бесчестные погаснут притязанья,
И бог твои благословит деянья.

Орлы и змеи, волки и медведи [14] …Орлы и змеи, волки и медведи… колонна… — Обозначения на гербах знатных римских фамилий, участвовавших в гражданских раздорах.
Подчас колонне мраморной вредят
И тем самим себе вредят немало.
По их вине слезами застлан взгляд
Их матери [15] …Их матери… — То есть Рима. , которая воззвала
К тебе, в твоей уверена победе.
Тысячелетие, как в ней не стало
Великих душ и пламенных сердец,
Прославивших ее в былое время.
О новое надменнейшее племя,
Позорящее матери венец!
Ты муж, и ты отец:
Увы, не до нее отцу святому,
Что предпочел чужой родному дому. [16] …отцу святому, что предпочел чужой родному дому. — В результате длительной борьбы между французским абсолютизмом и папой папский престол был в 1305 году перенесен из Рима в Авиньон («авиньонское пленение пап»). Именно при этом папском дворе и прошла молодость Петрарки.

Как правило, высокие стремленья
Находят злого недруга в судьбе,
Привыкшей палки ставить нам в колеса,
Но ныне, благосклонная к тебе,
Она достойна моего прощенья,
Хоть на меня всегда смотрела косо.
Никто себе не задавал вопроса,
Зачем она не любит открывать
При жизни людям путь к бессмертной славе.
Я верю, — благороднейшей державе
Ты встать поможешь на ноги опять,
И смогут все сказать:
«Другие ей во цвете лет служили,
Он старую не уступил могиле».

На Капитолии, канцона, встретишь
Ты рыцаря, [17] На Капитолии, канцона, встретишь ты рыцаря… — Речь идет о Кола ди Риенци. что повсеместно чтим
За преданность свою великой цели.
Ты молвишь: «Некто, знающий доселе
Тебя, синьор, лишь по делам твоим,
Просил сказать, [18] …Некто… просил сказать… — Поэт намекает на самого себя. что Рим
Тебя сквозь слезы умоляет ныне
Со всех семи холмов о благостыне».

Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый раз
Я ощутил, когда и не приметил,
Как глубоко пронзен стрелой, что метил
Мне в сердце бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалобы и стоны,
Какими оглашал я сон дубрав,
Будя отзвучья именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько слав
Стяжали ей, певучие канцоны, —
Дум золотых о ней, единой, сплав!

Кто плаванье избрал призваньем жизни
И по волнам, коварно скрывшим рифы,
Пустился в путь на крошечной скорлупке,
Того и чудо не спасет от смерти,
И лучше бы ему вернуться в гавань,
Пока его рукам послушен парус.

Дыханью сладостному этот парус
Доверил я в начале новой жизни,
Надеясь лучшую увидеть гавань.
И что же? Он понес меня на рифы,
И все-таки причина страшной смерти
Не где-то кроется, а здесь, в скорлупке.

Надолго запертый в слепой скорлупке,
Я плыл, не поднимая глаз на парус,
Что увлекал меня до срока к смерти.
Однако тот, кто нас ведет по жизни,
Предупредил меня про эти рифы,
Дав — издали хотя бы — узреть гавань.

Огни, что ночью призывают в гавань,
Путь указуют судну и скорлупке
Туда, где штормы не страшны и рифы.
Так я, подняв глаза на вздутый парус,
Увидел небо — царство вечной жизни —
И в первый раз не испугался смерти.

Нет, я не тороплюсь навстречу смерти,
Я засветло хочу увидеть гавань,
Но, чтоб доплыть, боюсь — не хватит жизни
К тому же трудно плыть в такой скорлупке,
Когда дыханием наполнен парус —
Тем самым, что несет меня на рифы.

Когда бы смертью не грозили рифы,
Я не искал бы утешенья в смерти,
А повернул бы непокорный парус
И бросил якорь — сам бы выбрал гавань.
Но я горю под стать сухой скорлупке,
Не в силах изменить привычной жизни.

Ты, без кого ни смерти нет, ни жизни!
Скорлупке утлой угрожают рифы, —
Направь же в гавань изможденный парус.

О высший дар, бесценная свобода,
Я потерял тебя и лишь тогда,
Прозрев, увидел, что любовь — беда,
Что мне страдать все больше год от года.

Для взгляда после твоего ухода —
Ничто рассудка трезвого узда:
Глазам земная красота чужда,
Как чуждо все, что создала природа.

И слушать о других, и речь вести —
Не может быть невыносимей муки,
Одно лишь имя у меня в чести.

К любой другой заказаны пути
Для ног моих, и не могли бы руки
В стихах другую так превознести.

Узнав из ваших полных скорби строк
О том, как чтили вы меня, беднягу,
Я положил перед собой бумагу,
Спеша заверить вас, что, если б мог,

Давно бы умер я, но дайте срок —
И я безропотно в могилу лягу,
Притом что к смерти отношусь, как к благу
И видел в двух шагах ее чертог,

Но повернул обратно, озадачен
Тем, что при входе не сумел прочесть,
Какой же день, какой мне час назначен.

Премного вам признателен за честь,
Но выбор ваш, поверьте, неудачен:
Достойнее гораздо люди есть.

Италия моя, твоих страданий
Слова не пресекут:
Отчаянье, увы, плохой целитель,
Но я надеюсь, не молчанья ждут
На Тибре, и в Тоскане,
И здесь, на По, где днесь моя обитель.
Прошу тебя, Спаситель,
На землю взор участливый склони
И над священной смилуйся страною,
Охваченной резнею
Без всяких оснований для резни.
В сердцах искорени
Жестокое начало
И вечной истине отверзни их,
Позволив, чтоб звучала
Она из недостойных уст моих.