Антонин Ладинский - Собрание стихотворений

Слышен шепот суфлера —
Райских раковин шум.
Палочка дирижера
Поднимает самум,

И колеблются ткани
Театральных небес,
Нарисованных зданий
И бесплодных древес.

И смычки, как пшеница,
В душном климате зал.
Нотный ветер страницы
Шумно перелистал,

Мы над пультом руками
Месим воздух густой,
Требуем с кулаками
Музыки неземной,

В черной зале вселенной,
В полотняной стране
Мир прекрасный, но бренный
Рушится, как во сне.

В квадратах городской природы,
В автомобильной суете
Мечтательные пешеходы
Глядят на небо в тесноте.

На этой улице вокзальной
При электрической луне
Мы — в раковине музыкальной
Под небом розовым, на дне.

Как водоросли средь стихии,
В кругах медузных фонарей
Стоят деревья городские
В бесплодной черноте ветвей.

И в призрачном линейном гае,
В стеклянном воздухе густом
Ползут последние трамваи
В свой черный и печальный дом.

В кинематографе, в тумане,
В мерцаньи пепельных небес
Бандит и ангел — на экране,
Но скучно нам в стране чудес.

На лестнице чужого дома,
Взлетевшей в небо, как спираль,
Волнует голос незнакомый
И ниже этажом — рояль.

И в жарких дансингах нелепых,
В трамвае и в дорожных снах,
За карточным столом, в вертепах
И в подозрительных домах

Вас ищем мы в лесу хрустальном,
Руками ловим мутный дым,
В переполохе театральном
Растерянно на мир глядим.

Вы правы, страшный воздух тает.
На подрисованных глазах
Горошинами замерзают
Потоки слез… Уже в садах

И в скверах, как в огромных клетках,
Среди муниципальных роз,
Щебечут воробьи на ветках,
Кричит в предместье паровоз.

Что делать нам с любовным пеньем —
Мы странный, мы смешной народ:
Пусть с электрическим гуденьем
Вас лифт на небо унесет,

Чтоб снова мы могли в туманах
Томиться на чужой земле,
Захлебываться в океанах —
В огромной голубой петле.

Любовь предела не желает,
В разлуке тлеет, как огонь,
Щетиною не обрастает,
Просвечивает, как ладонь.

Как нам распутать паутину
Тенетных козней, ловчих дел,
Как нам воспеть клыки, щетину
И лунную богиню стрел?

Здесь делать нечего амуру,
Слова теряют точный вес.
Беги, мой зверь, спасая шкуру —
Все ближе, ближе райский лес!

Но, на поляне издыхая
С зарядом меткого свинца,
В кругу заливистого лая,
Под ликование ловца

Благословляет он разлуку
С затравленным житьем своим,
Охотницы прекрасной руку
И зрения предсмертный дым.

Приволокут к стряпухам тушу,
Но и на кухонном полу
Дианы ледяную душу
Он славит, брошенный в углу.

В бутафорские грозы,
На балетных носках,
Улыбаясь сквозь слезы
В розовых облаках…

Леди в ложах шептались,
Плакали чудаки,
От волненья сморкались
Милые толстяки.

Но никто в черной зале
И подумать не мог,
Как жестоко в начале
Жмет стальной башмачок,

Как ты плачешь от боли
Но тихонько — в углу,
В этой горестной школе,
На горбатом полу,

В этом маленьком мире,
В полотняной стране,
В театральном зефире,
При балетной луне.

О чем ты плакала, душа моя,
Вздыхая за решеткой бытия,

Куда рвалась, как пленница, в слезах,
Искала выход голубой впотьмах,

В какие небеса взлетала ты
Из этой неприглядной темноты

И музыке какой внимала там,
Где ангелы и звезды по ночам,

Зачем ты возвратилась к нам опять,
Чтоб на земле томиться и вздыхать?

И отвечает горестно она:
— Еще я к райской жизни не годна,

Еще я не сгорела на огне,
Еще не выплакалась в тишине,

Еще не научилась я любить,
Еще мне надо у людей пожить.

О Дания, дальний предел
Всех наших мечтаний о том,
Чего не бывает у нас
Средь скучных и маленьких дел

На бедной земле без прикрас.
Но милые руки, как лед,
Все горестнее тишина,
Все тише и тише плывет
Над башнями замка луна.

О Дания, меркнет твой свет.
Твой принц умирает… В конце
Печальнейших странствий — ответ
На этом прекрасном лице.

И в лунном беспамятстве он,
Средь черных и страшных теней,
В бреду вспоминает сквозь сон
О шпаге, о славе своей,

О маленькой женской руке,
О шорохе датских древес,
О темной и сладкой строке,
Слетевшей, как ангел, с небес…

Ты к призрачным горным
Взываешь мирам,
К прекрасным, но черным
Глухим небесам.

Кто голос твой слышит?
Четыре стены,
Три пальмы, и выше —
Сиянье луны.

Небесные арфы
В ответ не поют,
Румяные Марфы
Хлопочут, пекут.

Мария — в тенетах,
И скучен наш пир,
В ничтожных заботах
Погряз этот мир,

Поют эти пени,
Как ветер в трубе.
Три пальмы, как тени,
Приснились тебе.

Еще мы смеемся сквозь слезы,
Еще умиляемся мы
Над туфелькою балерины
В сугробах балетной зимы.

Еще балерина кружится
И с розой бумажной в руке
Летит в полотняные страны,
В мороз ледяной налегке…

Но никнут плакучие ивы
Над славой, непрочной, как дым,
Над сломанной детской игрушкой —
Над сердцем твоим заводным.

Сломалась пружинка стальная,
Умолк заводной соловей,
И некому больше стихами
Механику сердца воспеть.

Так солнце стояло над Римом —
Холодный и розовый шар,
Так варварским стужам и зимам
Навстречу дыхания пар
Из мраморных уст отделялся.
Так римский корабль погибал.
Так с гибнущим миром прощался
Поэт, равнодушно зевал.
Мы женщину с розой туманно
Сравнили. Во время чумы
На жаркой пирушке стеклянно
Звенели бокалы зимы.
В березовых рощах — сиянье
И ангельская тишина,
Но билась над гробом в рыданьях
Наталья, земная жена.