Ал Коперник - Каин Л. Избранные стихотворения. 2012

что за «сос» соловьиной трелью —

застрелилась вчера Матильда

из-за глупого ожерелья.

Я в кармане упрятал дулю,

и помог ей пропасть за стразы.

Я ей выдал наган и пулю,

и сказал, как стрелять, чтоб — сразу.

А потом, открывая ставни,

чтобы выйти в окно за нею,

осознал вдруг, что мой состав не

долговечен, я каменею,

костенею и целых десять

лет уже не могу остаться

сам с собой, вечно кто-то здесь, и

носит робу из ассигнаций,

ожерелье из фианита

и всё время в упрёк мне ставит

то, что всё ещё не открыты

и не пройдены

ставни.

Я ножницами очень аккуратно

Отрезал от себя кусок руки,

В коробочку из красного картона

Без всяких сожалений положил,

И отослал посылкой однодневке,

Пусть делает, что хочет, как всегда.

А сам пошел в театр за билетом

На страшный суд над павшей головой.

И вот, идя по Невскому проспекту,

И вот, тараня Малую Покровку,

Идя на Севастополь всем напором

И забредая во Владивосток,

Задумался я шибко над вопросом:

«Что будет, если я сейчас растаю,

Как снег растаю, стану грязной жижей?»

И тот же час растаял, чтоб узнать.

Узнать, увы, не вышло — просто стало

Тоскливо оттого, что скоро вечер,

И оттого, что вечер этот будет

Одним из многих тысяч вечеров,

И оттого, что будет ночь и утро,

И дальше день другой, когда, конечно,

Умрет моя навеки однодневка,

Моя на веки, навсегда умрет.

Я прекращаю порою спать.

Вроде и весел ещё, и молод, но

Чувствую часто себя стариком.

Странное чувство, и нет описания;

Воспоминанья — не ясно, о ком,

В каждом движении, в каждом касании —

Холодно, холодно, холодно, холодно…

Вечер приходит — и вот, опять

Я отправляюсь ко сну, утомлён,

Холод оставив прихожей, в вороте.

Снятся всю ночь путевые столбы.

Как бы и мне умереть на вокзале,

В Томске, и в нём похороненным быть.

Чтоб на могильной плите написали:

«Он похоронен в любимом городе».

Всё. И не надо ни дат, ни имён.

В жизнь иную ищешь ты брешь — на ком?

Камеры повсюду, но что проку с камер?

Люди нарастают, как снежный ком,

А потом отваливаются.

Кусками.

Волны разрывной и всей прочей волны

Мы не испытаем, пока влюблены.

Разрыва не будет —

Так думают люди,

Которым разрывы совсем не нужны.

Но только волну нелегко обуздать,

Влечёт она в дальние дни-города.

Все стороны света —

Плохая примета,

Покуда пути все ведут никуда.

Срывая печати, тесьму, колпачки,

Снимая браслет-отпечаток с руки,

Скупая остаток,

Ломая порядок,

Стирая о камень стальные клыки,

Взирая на чёрную ночь из окна,

Вбивая в могильные дни имена,

Любя слишком многих,

Смиряюсь в итоге.

И знаю: идёт саранчою волна.

Я совсем не в силах думать головой,

А особенно в плену таких оказий:

Между нами не осталось ничего.

Разорвались неразорванные связи.

Я уже не утоляю голод свой,

В окружении реторты тонкостенной…

Между нами не осталось ничего.

Мы два самых близких тела во вселенной.

Себя — добычу горностая —

Переварив змеёй толпы,

Я влез в прохладный зев трамвая,

И сделался глухим, слепым,

Я сел на нары — словно в кресло,

Сглотнувши брани анасвай.

Я знал: за мной змея пролезла

Вовнутрь — и тронулся трамвай.

Во мне кипел мой гнев незваный,

Как революция в стране.

И с гневом я упал в нирвану,

И странный сон приснился мне:

В нём я, себя же добивая,

Переварил змеей толпы.

И влез в прохладный зев трамвая,

И сделался глухим, слепым.

Ты все плачешь, и плачешь…

Ты плачешь, и плачешь, и плачешь,

Отражаешься всюду —

Везде ты, при взгляде вокруг.

И когда вдруг стихает

Гроза, я, не веря в удачу,

Словно стражник темницы,

Лицо открываю на стук.

И я вижу опять

Отражения, лёд в отраженьях…

Я бы рад уничтожить

Платочек твой, с синей каймой,

Но ты знаешь сама:

С новым утром придёт продолженье.

Извини, мне пора.

Уходи.

И закрой за собой.

Начала у начал и прочего — начало

Я положил, порвав Дамоклов волосок;

Ты села на окне, ты пела и скучала,

Смотрела в серый день и дождь пила, как сок.

Ты лошадей звала и плакала о ночи,

И прыгнула потом в открытое окно.

Помялась высота, впиталась в позвоночник…

А я не спас тебя, мне было все равно.

Выл ветер по тебе, певец скорбей и славы,

Мне было всё равно, о чем бы он ни выл;

Ведь я из рук своих ковал, ковал оправу —

Для сердца твоего, стеклянной головы.

Я плёл, ковал, паял, весна в окне кипела.

Не всё, что я хотел — но очень много смог,

И хрупкий гематит в оправу после вделал,

Влил кровь свою, как клей, и вышел оберёг.

И этот амулет, что мне вошёл в привычку,

Я подарил тебе; и ты сказала мне:

«Я бросила тебя, а ты был безразличен.

Моя любовь — пуста. Твоя — пуста вдвойне».

Он в каменных джунглях — невидимый жук.

Он воздух взрезает, подобно ножу.

Весь мир полигоном

Назвав по закону,

Он ходит, и я с ним повсюду хожу.

Он любит спускаться на самое дно.

И часто, когда ничего не дано,

Потоком гонимы,

Он — и подсудимый,

Как тени, сливаются в чем-то одном.

И дремлющий в каждом слепой прокурор

Лениво читает ему приговор.

И с этой туфтою,

Враньём, клеветою,

Он спорит — и может не выиграть спор.

Тогда — мой черёд, не по мне западня.

Момент чёрный взгляд на кого-то поднять.

И все замолкают,

И все замолкают,

Когда кобура выпускает меня.

Жив по крайней мере; герман равен Гере.

Сонные тетери нам с тобой равны —

Мы равны тетерям… И плацкартный терем

Мы шагами мерим — сонные слоны.

Выкалены печи. Выклевана печень.

Тамбурная нечисть крутит колесо.

Бредом верхней полки, взглядом снизу колким,

Мы в ЖД-двуколке уезжаем в сон.

Нереальны, невозможны

Утки на реке Москве,

Что сливаются с водою