Инна Лиснянская - Сборник стихов

Слова сомнутся скоро им хана
пока идём пока идти дана
дугой дорога трасса подвесная
вершину клятвы Герцен-Огарёв
закрыл трамплин
ампирных потолков
лепнину веселя и осредняя

Она засыплет поле Лужников
трамвайчики бухтят голы удвоив
вынь пестик георгина из левкоев
в нас бьётся лепестковый рыхлый кров
зародыш бомбы как он жить готов
но грузится во благо летних сбоев

Пух перепрел курсором зной завис
болотный дух не знает сослаганий
а надо б надо б флешечку на бис
викторией с разжатыми ногами
рогаток пугал как стрела поманит
раскованней выныривая из

Дом где полюбим скрыт за той дугой
и кодовый замок во мне затикал
на страже встал кузнечик заводной
дзы-дзы язык один сплошной артикль
с разлив-травой пожара под балкон
маши маши да не отсохнет он

А клятва клятв дающая дрозда
давала даст другому континенту
ей реки гнуть текущие сюда
удваивая грудь — удар — и нету
но есть есть из туннеля свет строки
отточенной как Боже помоги

Паспорт когда менял — красный на триколор —
то-то расширился скреп знак водяной засален
счёты не сведены а за любовь в упор
мыслящая цена ропщет среди развалин.

С ретушью войн я сам живопись мох репей
выгляжу нипочём схватываю крышую
алого бережок голубизну кровей
солнца бесцветный вал осень его большую

Поторопись! — страшна из-под обеих ног
кляксами на гербе брызнувшая страница
да и разглядь забудь откуковав — ёк-ёк! —
стерпится про запас по ветру отоспится

Кукует к вечности готовясь
лес от обочины раздет
в нем на коряге гладиолус
чуть сфокусируешь — кларнет
ну а на ощупь — веткой ветка
потри её кора вельветна
всплеснут их пять не расплести
дельфиньи жабры-лепестки

Ведь кто-то положил сама ли
на место видное едва
Нас прочно чудеса достали
но вот овал там пыль вдова
портрет похожий невозможно
у стенки противоположной
шагнешь к нему как от него
нет меж вами ничего
опушка разве что в белилах
и оборотень-инструмент
пять лепестков из тех ленивых
дельфиньих лет

Бесконечные шпалы долбежка стыков
черепашнее разве метеозонды
сутки трясся бы в тамбуре грязный сонный
да к себе проводник зазывает вникнув

Под горилку палёную хрустнет цукерка
а за наших панёнок наутро повторим
вихрь снежинок мелькнул задыхается кролем
быстро небо уже за Полтавой померкло

Зуб внесла золотой любопытством виляя
(не расписаны явно и все по-простому)
ржаньем прыснет щекоткою выдаст истому
искорежь меня к этому зависть стальная

я ль пропью мастерство скоростного надрыва
мне бы ваших на тему белья одеяла
оперетт с выясненьем куда что девала
парой где нам и как нам а эта красива

Обращайся он поручень вытрет во Львове
через двое назад и обнял как от печки
но когда размозжится тупик бесконечный
я забуду в чем трясся к нему наготове

«Чело-чево»?
Или «чело-ничево»?

Человече,
бьёшь челом
или глотку срываешь на вече?

Окунаешь в Дунае шелом
или слушаешь вещие речи?

Речи и вещи.
Чем вещее, тем резче.

Красная заря
на исходе дня.
Тень от фонаря
имени меня.

Имени кого?
Кто такое я?
Вещь ли, вещество,
тварь ли, коия

стала на нестылый
путь, чтобы долезть
мирной, безболез —
ненной, непостыдной…

Побродячая сверхзадача и
сверхпечаль (или попросту грусть),
неминучее, что замучило,
заучило тебя наизусть.

Многоточие… вытри очи и,
чтобы не было видимо слёз,
всё раздай, основное и прочее,
как поэт, уходящий в колхоз.

Шел ночью дождь? Или не шло дождя?
А что ж тогда не шло, но топотало,
рвалось, и рокотало, и роптало,
и на стекло губами припадало
безжалостно, нещадно, не щадя,

не различая, где светло-темно
и где стекло, где неприкрытый ставень,
расшатан, проржавел, богооставлен,
над сиростью, над сыростью проталин.
Да будет он прославлен заодно

с косым дождем, с кривыми облаками
и с их курчавыми овечьими боками…

Чуять, не носом, а кожицей щек,
тот подступающий запах гниенья
листьев осенних, хотя еще щёлк
летнего времени тяжкие звенья

не перещёлкал в полях на закат,
в морях — на заход, в океанах — на запад,
не прощелкал упоительный запах
распада, сиречь возвращенья назад,

в райский, давно не ухоженный сад,
полуогороженный палисадник,
будущих листьев осенних рассадник,
будущих щёкам чутким услад.

И заспала стихи, как младенца,
как застиранное полотенце,
как сухарик, растертый в труху.
Значит, снова застрянет повозка
в лабиринте из мёда и воска
с накомарником наверху.

Эти ведьмовские зелья,
неразорванные звенья,
неразомкнутые кельи
в бездвиженьи, бездвиженьи.

По-над плоскою землею,
над поверхностью земною
ненебесные орлы и
неземные, неземные.

Там, где домик в три оконца,
а над ним Сатурна кольца,
там и Солнце холодает,
западает, западает.

От сияющего куба,
от бревенчатого сруба
если, ежели и кабы
не сильны, но и не слабы.

И не немощны, не мощны,
от мошны живеют мощи,
всё, что можно, невозможно
от Пшедмужа до Пшедможа [1] Przedmurze (пол.) — бастион, дословно предстенье (например, Польша всегда почитала себя «пшедмужем» христианства, нас, соответственно, считая теми, кто «за стеной»). Przedmorze (пол.) — предморье. Отмечу, что по-русски есть имя собственное Предморье (которого нет по-польски). .

Эти поиски, розыски, иски,
этот узкий, неглинный, несклизкий
язычок уходящей земли
с маячком, что мигает вдали.