Орли Кастель-Блюм - Рассказы

Есть у меня две кузины. Одна со стороны отца, она живет в Израиле, и зовут ее Даниела, а другая, со стороны мамы, живет в двадцати минутах езды автомобилем ROR на север от Парижа, и зовут ее Даниель. Обе немного старше меня. Даниела — дочь брата моего отца — старше меня на пять лет, а Даниель — дочка маминой сестры — года на три-четыре.

Даниела — блондинка. Даниель — шатенка. Даниела целых четыре года изучала историю и латинский язык в Тель-Авивском университете, ее латинский был просто супер! Так она частенько сиживала на третьем этаже своего дома на улице Иуды Макавея и усердно штудировала какого-то там Катамантелойдеса.

Даниель учила английский в университете в Париже. Я помню, как однажды ехала с ней в метро, и она показала мне какое-то место с массой деревьев и сказала: «Здесь я учусь», и мы там еще потусовались, и говорили «Здрасьте!» каким-то студентам, и она всем сообщала: «Познакомьтесь, это моя кузина из Израиля».

Я многим обязана Даниель. У нее было невиданное терпение и такая радость жизни, какую встретишь не каждый день. Мы бродили по самым разным местам — леса, музеи, кафе. Она старалась, чтобы мне не было скучно, да и ей самой это было в кайф. Бывало, мы вставали утром, и она спрашивала меня:: «Ну, что делаем сегодня?»

Сейчас Даниель замужем, у нее двое детей, у нее воистину каторжная работа, и она не слишком-то рвется видеться со мной. «У меня нет времени, ты же знаешь, как это», — говорит она мне, когда я гощу у нее.

Даниела, кузина с другой стороны, живет в Рамат-Авиве Гимель, и пользуется услугами, поступающими со всех сторон. У нее есть домработница, и няня, и мама тоже ей помогает, и, тем не менее, примириться с действительностью она не может.

В одном из телефонных разговоров с Даниелой, моей кузиной со стороны отца, я сказала ей: «Даниела, тебе уже сорок, ты обязана принимать реальность». Она ответила мне: «Я не могу. Ты что, не понимаешь, что я не могу, не в состоянии».

Ну, я тоже не бог весть, какая умелица принимать вещи такими, как они есть, однако же, я вздохнула, и разговор закончился через минуту-другую после обмена парочкой банальностей.

У Даниель, хоть я и не видела ее больше десяти лет, с действительностью было все в порядке. В полном порядке. Она открыла дверь дома своего и сказала ей: «Проходи!» Она усадила ее в салоне, сказала ей: «Видишь, это все твое», — и отправилась готовить кофе на двоих. Она не знала, сколько сахару кладет действительность в кофе, и положила ей две ложечки, ибо это показалось ей разумным.

В апреле 95-го я скоропостижно посетила Францию. Я проезжала в машине рядом с домом Даниель, и мне сказали: «Ты видишь? Ты видишь велосипед на балконе? Здесь живет Даниель, это велосипед ее сына». Это была коричневая башня, облупленная, 15-этажная, в неизбывно эмигрантском районе. На третьем этаже помещался велосипед ее сына. Я не видела ни ее, ни сына, зато повидала велосипед. Я знаю только, что ее муж зациклился на своей мамочке, и что она втянута в сумасшедший забег, цель которого дожить до зарплаты, успеть отвести детей в садик, успеть забрать их, и при этом еще успеть понравиться действительности.

Даниель и Даниела, Даниела и Даниель. Обеих я люблю, и обеим я не в силах помочь. Будучи пребывая их кузиной, мне не удалось воплотить свою кузинность даже наполовину. Может быть, я все эти годы лишь брала у них нечто, но так и не вернула. Даниела, я присвоила твой салат, Даниель, не думаешь ли ты, что, как бы то ни было, у нас есть, что вспомнить?

Однажды мы с Даниелой отправились заглянуть в окошко на первом этаже, к одному мужику, который начал приударять за ней, а Даниела подозревала, что он женат. Мы дошли пешком до его дома в Рамат Гане. Был летний день, пятница, и мы уставились в окно. Вдруг мы увидели его жену, и Даниела сказала: «Я знала, о ком он думает, когда работает». Мы возвращались пешком через пешеходный мост, которого теперь уже нет. Мы шли на расстоянии десяти метров друг от дружки. Я была уставшей и худой, как палка от швабры, и никто не смотрел на меня, и правильно делал, а она была полна этим своим «Я знала». «Даже фамилия на почтовом ящике была придуманной», — кричала ты мне на мосту. — «Это не та фамилия, которую он сказал мне. Я знала, знала!»

Даниель, я знаю, что ты работаешь как каторжник. Мне передавали, что перед выборами вашего президента, когда все колебались справа налево, и наоборот, ты говорила, что у тебя хватает собственных бед. Ты работаешь без передышки, правда? Ты сказала это мне еще тогда, по телефону, девятого мая. Я слышала, что твой дом сияет чистотой, и что ты сама делаешь всю домашнюю работу.

Все в семье думают, что ты заслуживаешь сидеть, подняв ноги кверху, значительно чаще, чем ты позволяешь себе, но, похоже, не очень-то у тебя есть там из чего выбирать. И неизвестно толком, как тебе можно помочь. И все из-за этих дурацких денег. Да еще эти французы, за которыми ты гонишься. Где то, что ты хотела, и где — ты? Хотела спокойно курить в кафе, разговаривать и смеяться, без обязательств перед всеми и вся… и в подходящий момент сказать: «Идем?»

Одна женщина, ну, абсолютно, абсолютно нормальная, женщина в здравом уме — и этим все сказано, публиковала иногда книги, которые расходились тиражом в десятки тысяч, и приносили ей хорошие деньги, что позволяло ей писать еще книги, которые приносили ей хорошие деньги, что позволяло ей… и так далее. Как с экономической, так и с творческой стороны, госпожа писательница входила в круг тех, чьи доходы пребывают в хроническом «плюсе», и это можно было разглядеть на ее лице. Где бы ее ни встречали, у нее была неизменно точеная фигура, стройная походка, она отлично смотрелась в бикини, и смело можно утверждать, что она преуспевала за счет своих книг, продававшихся тиражом в десятки тысяч, что позволяло ей покупать автомобили, — у нее было пять машин, — ну, вот так, за милую душу. Автомобили эти катились себе гладехонько по шоссе, подобно деньгам, также гладко вливавшимся на ее счет в банке. Или подобно тому, как никто и бровью не поводил, когда она подписывала чек. Никто и никогда не просил ее предъявить документы. Все знали, что ее хватит на всё.

Однако, как это часто бывает в кино, не удалось такой царской везухе продлиться до конца ее счастья — здоровья — успехоличной жизни. В одной из поездок в горы, поохотиться на рассказы, случилась авария — у красной машины отказали тормоза, и писательница получила тяжелые ранения, очень тяжелые, почти смертельные. Благодаря своему имени, своим книгам и всему тому, что с этим связано, она, словно раненые из Ливана, была доставлена в больницу в Хайфу вертолетом. Но чем это помогло ей?! Ее прилично раздробило.