Андрей Вознесенский - Выпусти птицу!

Прощайте, Семен Исаакович.
Фьюить!
Уже ни стихом, ни сагою
оттуда не возвратить.

Почетные караулы
у входа в нездешний гул
ждут очереди понуро,
в глазах у них: «Караул!»

Пьерошка в одежде елечной,
в ненастиях уцелев,
серебрянейший, как перышко,
просиживал в ЦДЛ.

Один, как всегда, без дела,
на деле же – весь из мук,
почти что уже без тела
мучительнейший звук.

Нам виделось кватроченто,
и как он, искусник, смел…
А было – кровотеченье
из горла, когда он пел!

Маэстро великолепный,
а для толпы – фигляр…
Невыплаканная флейта
в красный легла футляр.

Нападающего выкрали!
Тени плоские, как выкройки.
Мчится по ночной Москве
тело славное в мешке.

До свидания, соколики!
В мешковине, далека,
золотой своей «наколочкой»
удаляется Москва…

Перекрыты магистрали,
перехвачен лидер ралли.
И радирует радар:
«В поле зрения вратарь».

Двое штатских, ставши в струнку,
похвалялись наподдавшие:
«Ты кого?» –
«Я – Главнонструктора».
«Ерунда! Я – нападающего!»

«Продается центр защиты
и две штуки незасчитанные!»
«Я – как братья Эспозито.
Не играю за спасибо!»

«Народился в Магадане
феномен с тремя ногами,
ноги крепят к голове
по системе „дубль-ве“».

«Прикуплю игру на кубок,
только честно, без покупок».
Умыкнули балерину.
А певица
на мели –
утянули пелерину,
а саму не увели.

На суде судье судья
отвечает: «Свистнул я.
С центра поля, в честном споре
нападающего сперли».

Центр сперт, край сперт,
спорт, спорт, спорт, спорт…

«Отомкните бомбардира!
Не нужна ему квартира.
Убегу!
Мои ноженьки украли,
знаменитые по краю,
я – в соку,
я все ноченьки без крали,
синим пламенем сгораю,
убегу!

Убегу! Как Жанна д’Арк он, –
ни гугу!
Не притронулся к подаркам,
к коньяку.

„Убегу“ – лицо как кукиш,
за паркет его не купишь.
„Когда крали, говорили –
„Волга“. М-24…“»

Тень сверкнула на углу.

Ночь такая – очи выколи.
Мою лучшую строку,
нападающую – выкрали…

Ни гугу.

Приди! Чтоб снова снег слепил,
чтобы желтела на опушке,
как александровский ампир,
твоя дубленочка с опушкой.

Отчего в наклонившихся ивах –
ведь не только же от воды, –
как в волшебных диапозитивах,
света плавающие следы?

Отчего дожидаюсь, поверя –
ведь не только же до звезды,
посвящаемый в эти деревья,
в это нищее чудо воды?

И за что надо мной, богохульником, –
ведь не только же от любви, –
благовещеньем дышат, багульником
золотые наклоны твои?

Как архангельша времен
на стенных часах над рынком
баба вывела: «Ремонт»,
снявши стрелки для починки.

Верьте тете Моте –
Время на ремонте.

Время на ремонте.
Медлят сбросить кроны
просеки лимонные
в сладостной дремоте.

Фильмы поджеймсбондили.
В твисте и нервозности
женщины – вне возраста.
Время на ремонте.

Снова клеши в моде.
Новости тиражные –
как позавчерашние.
Так же тягомотны.

В Кимрах именины.
Модницы в чулках,
в самых смелых «мини» –
только в челочках.

Мама на «Раймонде».
Время на ремонте.

Реставрационщик
потрошит Да Винчи.
«Лермонтов»
       в ремонте,
Что-то там довинчивают.

Я полагаю, что пара вертолетов
значительно изменила бы ход
Аустерлицкого сражения.
Полагаю также, что наступил момент
произвести девальвацию минуты.
Одна старая мин. равняется 1,4 новой.
Тогда соответственно
количество часов в сутках
увеличится,
возрастет производительность труда,
а оставшееся время
мы сможем петь.

Время остановилось.
Время 00 – как надпись на дверях.
Прекрасное мгновенье,
        не слишком ли ты подзатянулось?

Которые все едят и едят,
вся жизнь которых –
      как затянувшийся обеденный перерыв,
которые едят в счет 1980 года,
вам говорю я:
      «Вы временны».
Конторские и конвейерные,
чья жизнь изнурительный
      производственный ритм,
вам говорю я:
      «Временно это».
«До-до-до-до-до-до-до-до» –
      он уже продолбил клавишу,
так что клавиша стала похожа
    на домино «пусто – один» – «до-до-до…»
Прекрасное мгновенье,
        не слишком ли ты подзатянулось?

Помогите Время
сдвинуть с мертвой точки.
Гайки, Канты, лемехи,
все – второисточники.

Не на семи рубинах
циферблат Истории –
на живых, любимых,
ломкие которые.
Может, рядом, около,
у подружки ветреной
что-то больно екнуло,
а на ней все вертится.
Обнажайте заживо
у себя предсердие,
дайте пересаживать.
В этом и бессмертие.
Ты прощай, мой щебет,
сжавшийся заложник,
неизвестность щемит –
вдруг и ты заглохнешь?
Неизвестность вечная –
вдруг не разожмется?
Если человечное –
значит, приживется.

И колеса мощные
время навернет.
Временных ремонтников
вышвырнет в ремонт!

Милые мои слепые,
слепые поводыри,
меня по своей России
невидимой повели.

Зеленая, голубая,
розовая на вид,
она, их остерегая,
плачет, скрипит, кричит!

Прозрейте, товарищ зрячий,
у озера в стоке вод.
Вы слышите – оно плачет?
а вы говорите – цветет!

Чернеют очки слепые,
отрезанный мир зовут,
как ветки живьем спилили,
окрасив следы в мазут.

Вы скажете – «цвет ореховый»,
они скажут – «гул ореха».
Вы говорите – «зеркало»,
они говорят – «эхо».

Им кажется Паганини
красивейшим из красавцев,
Сильвана же Помпанини –
сиплою каракатицей,
им пудреница окажется
эмалевой панагией.

Вцепились они в музыкальность,
выставив вверх клюки,
как мы на коньках крючками
цеплялись за грузовики.

Пытаться читать стихи
в «Обществе слепых» –
пытаться скрывать грехи
в обществе у святых.