Евгений Долматовский - Товарищ мой

— Ну, как рассказать вам об этом?
Все было согласно приказу:
Я девять чужих самолетов
Огнем истребительным встретил,
Как в Северной школе пилотов
Учили меня в тридцать третьем.

— Однако, — сказали танкисты, —
Пилоты не очень речисты.
Сейчас для рассказа мы слово
Дадим лейтенанту Смирнову.

Светало. Светало. Светало.
На клумбах дышали растенья.

— Вдруг гусеница отказала,
Когда мы пошли в наступленье.
Тогда с молотком и наганом
Я вылез наружу из башни.
Стоять под огнем ураганным,
Наверное, все-таки страшно!

Сменил я разбитые звенья,
Как в танковой школе учили.
Мы снова пошли в наступленье
И нашу пехоту прикрыли.

Пилоты сказали: — Танкисты,
Вы тоже не очень речисты.
Наверное, только поэту
Прославить историю эту.

— Танкисты и летчики! Все мы
Умеем рассказывать плохо,
Но кровью и сталью эпоха
Бессмертные пишет поэмы.

...Светало. Светало. Светало.
В туман уходили дороги,
И синяя лампа горела
На случай воздушной тревоги.

Среди суровых будничных тревог
Москву я вижу и бульвар в сиренях.
О чем ты замечталась? Ветерок
Читает книгу на твоих коленях.

Камчатку я узнал и Сахалин,
Летал в тайгу, в туманном небе канув,
Я видел сверху синеву долин
И сумрачные кратеры вулканов.

Здесь все тобой, здесь все Москвой живет,
Здесь все полно мечтою о желанном —
Подводной лодки осторожный ход
И самолет над Тихим океаном.

Так, значит, грустью надо пренебречь
И стать, как пограничник, терпеливой.
Ведь расставанье создано для встреч,
И за отливом будет час прилива.

В гору бегом, через речку вброд
Повел лейтенант свой стрелковый взвод.
Сердце стучало: скорей, скорей!
Шли под навесным огнем батарей.
Взмокла одежда, песок у глаз, —
Шли в наступление в первый раз.
Возле морщинистых старых скал
С пулей в груди лейтенант упал.
Тогда отделенный крикнул:
«За мной!» —
И взвод поднялся живой стеной.
Ползли, бежали, карабкались, шли.
Рядом взлетали столбы земли.
Тут отделенный на землю лег,
Поднялся на локте, но встать не смог.
С каждой минутою он слабел,
Стал, словно бинт, безжизненно бел,
И увидал, как, принявши взвод,
Красноармеец вышел вперед;
Самый тихоня из всех тихонь
Крикнул: «За мной!»
Приказал: «Огонь!»
Под его командой была взята
Та неприступная высота.

Его терзали долго и жестоко.
Свеча качалась, освещая мглу.
Голубоглазый сын Владивостока
Лежал на окровавленном полу.
Молчал. Молчал. Молчал!
Какая сила!
Так мужество сумел он сохранить,
Как будто мать его не научила
Стонать и плакать, петь и говорить.
Бамбуковой иглой его пытали...
Качалась долго тень над палачом.
Но губ опухших не разжал Виталий
И не сказал японцам ни о чем.
На смуглом теле саблей офицерской
Ему палач звезду нарисовал,
Потом рукой живое вырвал сердце, —
И осветился каменный подвал.
Товарищи!
Я песню петь не в силах.
Товарищи!
Я не могу забыть
Его прозрачных глаз, больших и милых,
И сердце, не успевшее остыть.
Пока спокойны берега Амура,
Но неизбежна битва впереди:
Пылающее сердце Бонивура
Трепещет у земли моей в груди.

Лебеди над Комсомольском...
Их дождались едва.
Крыльев холодным плеском
Наполнена синева.

Снова поры начальной
Напоминает миг
Этот скупой, печальный
Лебедя первый крик.
Чистый, прозрачный, краткий —
Помнишь, звучал он здесь?

...Внизу четыре палатки —
Вот он и город весь.
За братьев своих принимали
Лебеди полотно.
А мы котлованы копали...
Как это было давно!

Как мы здесь тосковали
В трудные дни начал!
Радость поймешь едва ли,
Если тоски не знал!

Белым крылатым войском,
Угол вклинив в закат.
Лебеди над Комсомольском
Крыльями шелестят.

Ветер Приморья, туман Камчатки
Нас наполняют тревогой фронтов.
Летчик наденет шлем и перчатки,
Сядет в кабину, скажет: «Готов!»
Когда на рассвете спешим на работу,
На безмятежной дороге трав
Стоит истребитель, готовый к взлету,
Крылья короткие распластав.

Запах бензинного перегара,
Пыль новостроек летит на нас.
За поворотом земного шара
Наши любимые спят сейчас.
У них весной — тревога зачетов,
Другой тревоге учит устав:
Стоит истребитель, готовый к взлету,
Крылья короткие распластав.

Вечер дома обовьет туманом,
Листья зашепчутся в тишине,
В сопки пойду по цветам багряным
С миром беседовать наедине.
Дали осыпаны позолотой,
Катится солнца горячий сплав.
Стоит истребитель, готовый к взлету,
Крылья короткие распластав.

Ночью играет оркестр на Амуре,
Снова прожектор лучист и далек.
Все мы живем ожиданием бури,
Правда и верность — победы залог.
Будь благодарен за эту заботу,
За то, что всегда у наших застав
Стоит истребитель, готовый к взлету,
Крылья короткие распластав.

Ночные прожекторы видели
Заката багровую ленту.
Построившись в ряд, истребители
Дремали под мокрым брезентом.
Усталость пришла после ужина,
И каждому разное снится.
Но летчики были разбужены:
Кричала какая-то птица.
Так жалобно, призывающе,
И кажется — рядышком, близко.
Уснуть невозможно, товарищи,
От этого детского писка.
Со спичками вышли на выручку,
Ворча и ругаясь спросонок.
Расправив подбитое крылышко,
Лежал на траве лебеденок.
Нежданного полуночника
В палатку внеся осторожно,
С ладоней бензиновых летчики
Кормили ватрушкой творожной.
Механик лекарства притаскивал,
Радист уносил их обратно;
Пригрели они его ласково,
Как будто больного собрата.
Поспал лебеденок, оправился...
И утром, туманным и серым,
Он к югу за стаей отправился,
А мы улетели на север.

Весь мир бурливым следом опоясан...
Вот Русский остров. Вот Владивосток.
Знакомый берег все еще неясен,
Вдали мерцает первый огонек.
Своей земли не видели полгода,
Волна листала книгу дальних стран.
Еще бушует зимней непогодой
Великий, или Тихий, океан.

Стоит звезда высоко-превысоко,
На старых сопках синие снега.
Холмы Владивостока,
Огни Владивостока,
Родные берега.

Наполнен город песенкою детской,
Ее мотив я слышал так давно.
Моряк танцует в клубе на Посьетской,
С друзьями пьет испанское вино.
Военный марш играют музыканты,
И дарит боцман девушке значок,
Ему врученный в дальнем Аликанте, —
Серебряный холодный кулачок.