Евгений Долматовский - Товарищ мой

Решив, что вам лицо мое знакомо.
Вы, кажется, ошиблись, гражданин.
Доска Почета около завкома,
Там нечто вроде общих именин.
Наверное, вы мимо проходили
И закрепили зреньем боковым,
Не утруждаясь чтением фамилий,
Плакат с изображением моим.

Вы говорите — были вместе в Сочи,
Ходили наблюдать девятый вал?
Но я курорты жалую не очень,
А в этом самом Сочи не бывал.
Я не из Курска — с Дальнего Востока.
Я не кончал вечерний факультет.
Вопросы ваши — лишняя морока,
У нас знакомых общих тоже нет.

Нет, в школе на родительском собранье
Не появлялся — поручил жене.
Нет, извините, в Сомали и в Гане
Не довелось еще работать мне.
А все же вы знакомы мне немножко.
Однако не с седою головой.
Да это ж ты, сержантик, ты, Сережка!
Я тридцать лет не знал, что ты живой!

«Слушайте все!» —
Это сигнал,
Исполняемый на трубе.
Он навсегда лейтмотивом стал
В тихой моей судьбе.
Заслуженный деятель и т. п.,
Я часто иду во сне
По мертвой равнине
И на трубе
Играю: «Слушайте все!»

Как воевал музыкантский взвод,
Помнит донская степь.
Штыков активных недостает —
Всех оркестрантов в цепь!
Ни разу оркестр в бою не звучал,
Разве потом — в кино.
Похоронной командою по ночам
Музыкантам быть суждено.

Единожды все-таки я сыграл —
Выпало счастье мне.
«Слушайте все!» —
Трепетал сигнал
В расстрелянной тишине,
Когда к врагам, попавшим в котел,
Белым декабрьским днем
Пошел безоружный парламентер
И я, как трубач, при нем.

До вражьих позиций — метров семьсот.
Хрустящий хрустальный наст.
Сейчас зататакает пулемет
И запросто срежет нас.
На лыжную палку взвив простыню,
В межфронтовой полосе
Иду, не давая открыться огню,
Играю:
«Слушайте все!»

Я был не просто трубач — Орфей
(Страшнее, чем ад,— война),
Индийский факир — заклинатель змей
И гвардии старшина.
Вручив ультиматум, вернулись мы
Торжественно, не спеша.
Опасной равниною той зимы
За нами победа шла.

Я в главных оркестрах играл потом
И даже солистом стал,
Но тот, рожденный сведенным ртом,
Армейский простой сигнал —
Мой апогей, вершина судьбы,
Победа — во всей красе,
Зовущий к спасенью сигнал трубы:
«Слушайте все!
Слушайте все!»

Да, это я, тот самый сержант,
Который, не корысти ради,
Сподобился собственный дом содержать
В пылающем Сталинграде.
Ни крепостью не был дом, ни дворцом,
Жилье без герба и короны,
Но западным он упирался торцом
В лоб вражеской обороны.

Туда разведчики поползли
Втроем, под моим началом.
Беглый огонь вели патрули
По улицам одичалым.
Но мы доползли, проникли в подвал,—
Женщины там и дети.
И я гвардейцам своим сказал,
Что мы за их жизнь в ответе.

Отсюда назад ползти — не резон:
Противник — как на ладони.
И закрепился наш гарнизон
В том осажденном доме.
Нам подкрепленье комдив прислал,
Вот нас уже два десятка.
Но в третьем подъезде — врагов без числа,
Неравная вышла схватка.

Они, атакуя, входили в раж,
Но мы их сумели встретить.
Они захватили второй этаж.
А мы забрались на третий.
Их всех пришлось перебить потом.
Накрыть автоматным громом,
И назван был неприступный дом
Моим, извините, домом.

Тот дом, бастион, точней говоря,
Известный всем понаслышке,
До двадцать четвертого ноября
Держали мои мальчишки.
Раненный, был я отправлен в тыл
За Волгу... Прощайте, братцы.
А после в разных частях служил,
Все в новых, не сталинградских.

Бывало: в госпитале кино.
Дом Павлова, мой! Глядите!
А ранбольным и сестрам смешно —
Расхвастался, победитель!
Я после узнал, что в родное село
Тяжелою той порою
На мамино имя письмо пришло —
Присвоили мне Героя.

...Кладовщику принесла прочесть.
Ой, мама, господня воля!
Зачем его ищут? Недобрая весть:
Чего-то, шельмец, присвоил.
Спугнули неграмотные дела,
Припрятали ту бумагу.
За всю войну у меня была
Одна медаль «За Отвагу».

И только потом, в сорок пятом году,
Меня разыскали все же,
Вручили мне Золотую Звезду
И диву дались, что дожил.
У озера Ильмень теперь живем
С женою, детьми и мамой.
Но есть у меня и на Волге дом —
Не собственный, но тот самый.

Что ты притихла, моя непоседа,
Около бабки пригрелась опять.
Хочешь узнать, как я встретила деда?
Что же, послушай, могу рассказать.
Вот увезли меня из Ленинграда.
Я у людей под Казанью жила.
Напоминать о сиротстве не надо —
Было таких же, как я, полсела.

Школьницы, мы вышивали кисеты
И отправляли гвардейцам на фронт.
Слышала я, что про это поэты
В песнях писали — а песня не врет.
Мы бесфамильным своим адресатам
Письма придумывали по ночам.
Прежде чем стать неизвестным солдатом,
Воин записку от нас получал.

Вдруг мне ответ почтальонша приносят.
В нем благодарность за добрый кисет,
И уж, конечно, наивный вопросик:
Милая девушка, сколько вам лет?
Что мне таить и чего мне стесняться?
Я прибавлять не желаю ни дня
И заявляю, что будет шестнадцать,—
Если вам мало, оставьте меня.

Как я ждала треугольничка снова!
Все же приходит привет и поклон.
Вслух повторяла я каждое слово —
Околдовал твою бабушку он!
Так, мол, и так, восемнадцатилетней
Станете вы в сорок пятом году.
Нас не рассорят молвою и сплетней,
Вы подождите, и я подожду.

И завязалась у нас переписка.
Дело подходит к четвертой весне,
Вот уж победа забрезжила близко,
Но все страшней, все тревожнее мне.
Вдруг эти чувства нам только казались —
Это ведь мой неизвестный солдат.
Как я узнаю его на вокзале.
Вдруг он седой и, как дед, бородат!

Помню, толпой раскаленной зажата,
Я эшелона ждала, как судьбы.
Как без ошибки узнала сержанта,
Тут и слова, вероятно, слабы.
Он оказался немножечко старше,
Годика на два — совсем на чуть-чуть.
Шли мы в толпе под военные марши,
Вот он какой был, наш свадебный путь.

Как я впервые увидела деда,
Скоро уж тридцать исполнится лет.
Ты у него непременно разведай,
Любит он бабку твою или нет.

В двадцать лет — командир батальона,
Офицер — не велик и не мал,
В сталинградской степи раскаленной
Пополнение я принимал.