Евгений Долматовский - Товарищ мой

Там, где мрамор обелиска
Устремлен сегодня к солнцу,
Шла как раз проверка списка,
Позже вкованного в бронзу.
Отзовитесь, партизаны!
Здесь — Богданы!
Здесь — Иваны!
Есть — Батыры,
Есть — Баграты,
Что из пекла чудом вышли,
Брестской крепости солдаты
И герои Перемышля.

Может, мне все только снится,
Я ведь шел три дня, три ночи...
Слышу — выкликают Фрица,
Но поверить слух не хочет:
На войне вошло в привычку
Именем немецким этим,
Ироническою кличкой
Всех врагов крестить и метить.

Отвечает «Здесь!» с акцентом
Немец длинный и поджарый,
С партизанской алой лентой
Поперек пилотки старой,

А ведь я уже не верил,
Что, любимый мной когда-то,
Жив рабочий Красный Веддинг
И кулак, до боли сжатый.

Вызывается Фернандо,
И выходит смуглый парень.
Комментариев не надо,
Так красив он, так шикарен,
Но на шее не гитара —
Автомат с кривой обоймой.
Здесь твоя Гвадалахара,
За нее готовы в бой мы.

Командир окликнул: «Ярош!» —
И в ответ зрачки блеснули
Острой яростью мадьяра,
Темно-серые, как пули.
Знать, Венгерская Коммуна
Не сдается и поныне,
По приказу Белы Куна
К нам идут ее связные.

В партизанском сорок третьем
На полесских тайных тропах
Представителей я встретил
Чуть ли не со всей Европы.

Я запомнил ваши лица
И насупленные брови,
Интернационалисты
До последней капли крови.

Начинали мы эпоху
В общем бое,
С общей боли.
Ели скользкую картоху,
Прошлогоднюю, без соли;
Уходили на заданье
По расхристанной трясине
И мечтали о свиданье
В Будапеште и Берлине.

...Партизанские знамена
Тихо спят в музеях местных,
Но в Полесье поименно
Даже детям вы известны.

Там показывал мне кто-то
Ваше выцветшее фото.
Вы построились красиво,
Подбоченились картинно,
И глядят на вас
Россия,
Беларусь
И Украина.

Ярош рядышком с Иваном,
Дальше Фриц, Богдан, Фернандо...
По каким краям и странам
Вас искать сегодня надо?
Друг о друге весть все реже.
Треть столетья — это много,
Но законы дружбы те же,
И одна у нас дорога.

Навсегда и воедино
Связаны мы лентой алой
С Фронтом имени Сандино,
С непокорной Гватемалой.

Мы по выходе из леса
Поднимали автоматы,
Как всемирного конгресса
Делегатские мандаты.
Вновь сойтись бы,
Спеть бы хором
Песню партизан полесских...
Продолжается наш форум,
Мир и дружба на повестке.

Как летчик, я поклонник скоростей!
Люблю по небу пулей просвистеть.
Медлительной езды не выношу,
Но странный случай в памяти ношу
И говорю: достойны похвалы
Ленивые полтавские волы.

Я в первой схватке был зениткой сбит.
Пожалуй, «ястребок» не долетит,
Хотя до фронта километров пять,
А там аэродром — рукой подать.
Я сбил огонь, бежавший по крылу,
Но сесть пришлось во вражеском тылу.

Я сел в долине между двух дубрав
И вывалился, куртку разодрав.
Взвожу на всякий случай пистолет,
Но никого вокруг как будто пет.
Зенитки где-то хлопают левей,
А здесь поет и свищет соловей.

И я решаю: самолет сожгу,
Чтоб только не достался он врагу...
А совесть возражает: пожалей
Честь летчика и миллион рублей.

Нет! Вот сейчас услышу лай собак —
Затворы в речку, спичку в бензобак.
Саднит плечо, на лбу холодный пот.
А соловей поет, поет, поет.
Вдруг слышу скучный мирный скрип колес:
Лесной дорогой выезжает воз.
Фронт и волы! Представьте вы себе!
Их дядька понукает — цоб-цобе.

— Где немцы? — спрашиваю у дядька,
А он: — Мы их не бачили пока.
Тебе, наверное, видней с небес,
Куда в пределы наши враг залез.
— Далеко ль едешь?
— Сам не видишь? В гай...
— Волов из колымаги выпрягай!

Волы потянут самолет домой! —
А дядька причитает: — Бог ты мой! —
Мой «ястребок» поехал, как арба.
Плывут четыре рога, два горба.
Гей! Цоб-цобе! Под носом у врага
Медлительно качаются рога.

В такой упряжке бедный «ястребок»
Условный фронт, хромая, пересек.
История закончилась добром —
Вернулся я на свой аэродром.
Всего хлебнул я в летчицкой судьбе.
Но надо ж вот такое. Цоб-цобе...

В Детройте приставили мне переводчика,
Хотя понимаю и сам по-английски.
Умильно хвалил он кубанскую водочку,
Ругаясь, из фляги потягивал виски,
И все вспоминал ставропольские ерики,
И вдруг замолкал, озираясь сурово.
О том, как он стал гражданином Америки,
Его я не спрашивал, честное слово.

Зачем ворошить эти залежи душные?
В расспросах и смысла теперь уже нету.
Дай бог, если только одно малодушие
Его занесло на иную планету.
Полнейший порядок у этого мистера —
Предел благоденствия — домик с бассейном.
Чего я киплю, конструируя мысленно,
Какою неправдой обрел он спасенье?

Меня раздражает его мельтешение,
Но знаю, что слушаться нервов не нужно.
Мы оба при галстуках. Вот приглашение —
Нас просят пожаловать в Общество дружбы.
Как я говорил, переводчик не нужен мне,
Я сам кое-как управляюсь с беседой.
И мой прикрепленный остался за ужином
В радушном кругу седовласых соседей.

И слышу — к нему обращаются с тостами:
«За вашу страну! За московские звезды!
Так счастливы видеть советского гостя мы».
Он должен в свой адрес принять эти тосты.
Здесь, в Обществе дружбы, не знают,
Что продана
Была по дешевке душа его дважды.
Пусть сам разбирается, где его родина,
Пусть глотка его пересохнет от жажды.

Лицо переводчика — красными пятнами.
Он дорого дал бы, чтоб я не заметил.
История грустная, в общем понятная
В разорванном мире, в двадцатом столетье.

В непокорной стороне лесной,
В чащах между Гомелем и Речицей,
Партизанской я была связной —
Зря потом писали, что разведчицей.
Сами знаете, в шестнадцать лет
В жизни все легко — какие тяготы?
Чтоб карателям запутать след,
Делай вид, что собираешь ягоды.

Часто мины доверяли мне:
Я ходила с ивовой корзиною,
Дремлет гибель на плетеном дне,
Поверху засыпана малиною.
Уж не помню — в полдень, поутру ль —
По опушке я прошла над бездною:
Там остановил меня патруль —
Угости малиною, любезная.

Было трое их. Один, малой,
Ягоду горстями в рот заталкивал.
Вот уже остался тонкий слой
Сверху мины той противотанковой,
Что взорвать мне, видно, не суметь —
Я делам саперным не обучена.
Очень легкая была бы смерть —
Лучше так, чем быть в тюрьме замученной.