Евгений Долматовский - Товарищ мой

Я был отправлен на ремонт
В районы горного заката,
Где Первый Украинский фронт
Войну заканчивал когда-то...
Опять ты про свое, солдат!
Все ищешь в заревах пожары?
Ну, звался городок Карлсбад,
Но он теперь не Бад, а Вары.
Забудь, как был наш век жесток
И как свистели пули-дуры.
Здесь вместе Запад и Восток
Проходят гидропроцедуры.
Седых мужчин из двух миров
Брандспойтом подвергают порке,
По телу разгоняют кровь,
Как демонстрацию в Нью-Йорке.
В бассейне мы сидим вдвоем,
Довольно древние Адамы,
И через воду, сквозь излом
Свои разглядываем шрамы.
Поговорить баварец рад.
Он объясняет мне:
— Вот это
Пятно оставил Шталинград,
Ну а откуда ваша мета? —
Налился темной болью шрам
И проступает из-под кожи.
Мы оба побывали там,
Друг в друга целились, быть может.
А нынче — брызги, плеск и смех,
Расстеленные полотенца;
В их белизну проворный чех
Нас пеленает, как младенцев.
Подходит сон
Со всех сторон...
Лом о та,
Добрая дрем о та...
И вдруг будильника трезвон —
Как очередь из пулемета.
Раненья красная печать
Болеть как будто перестала,
Но вряд ли я смогу начать,
Как новорожденный, с начала.

Не первого и не девятого мая
Война закончилась для меня:
Огонь круговой на себя принимая,
Еще бедовал я четыре дня.

Машина-летучка из роты связи
Завязла, ущельями проходя.
На каждом скате — по тонне грязи.
Сидим под брезентом на дне дождя,
Счастливые тем, что в нашу беседу
Врывается лишь натуральный гром.
Москва объявляет сейчас Победу.
Мы живы! Мы выжили! Мы живем!

Сидим без горючею и без хлеба.
Но ты понимаешь — войне конец!
Вдруг спереди, сзади, справа и слева
Стучат автоматы, свистит свинец.
Какой-то немецкий отряд на марше,
Тикая на запад, уткнулся в нас.
Я должен решенье принять, как старший,
И может, на фронте — в последний раз.

Имею ли после Победы право
Испытывать смертью своих солдат?
Сзади, спереди, слева, справа
Свистит свинец, автоматы стучат.
Штаб корпуса я по радио вызвал,
Жалея себя и судьбу кляня.

Прощай, Победа!
Прости, Отчизна!
Мы в окруженье — огонь на меня!
Считаю секунды и представляю,
Как ищут на карте седьмой квадрат,
Как, снова гаубицы расчехляя,
Меня начальники матерят.

Враг наседает.
Но вот разрывы.
Ущелье накрыл огневой налет.
Мы столько лет оставались живы,
Ужель свой снаряд нас теперь убьет?
Не дал в ущелье врагу прохода
Огонь, направленный на меня.
Война тянулась четыре года,
Но памятней всех — те четыре дня.

У новейшей истории спросим
Факты из предпоследней главы:
Как священным число 28
Стало в дни обороны Москвы?

В русских сказках присутствуют числа —
Тридцать три, например, или семь.
Не ищи в них особого смысла,
Может, числа случайны совсем,

Но уж если в сознанье народном
Утвердились легендой они,
То решение бесповоротно —
Будет так навсегда, искони.

Гитлер танки тяжелые бросил.
Сколько шло их в ноябрьский тот день!
А навстречу — всего 28,
И не танков, а просто людей.

Вихрь враждебный — метельные крылья.
Подмосковье. Последний рубеж.
Казахстанцы-гвардейцы закрыли
В обороне опасную брешь.

Чем закрыли? А разве не ясно?
Телом трепетным, кровью живой.
Оставалось до площади Красной
Пятьдесят километров всего.

Политрук, смерть саму пересилив,
Поднимаясь с гранатой опять,
Прохрипел, что за нами Россия,
Только некуда нам отступать.

Эта клятва над фронтом звучала,
Предвещая спасенье Москвы
И советской победы начало,
Даже если гвардейцы мертвы.

28 погибших героев —
Кто не знает легенды о них?
Но недавно открылось, что трое
В том сраженье остались в живых.

Их, обугленных, взяли оттуда
И три года спасали потом.
Это вписано было как чудо
В хирургической практики том.

Утверждаю, что их воскрешенье,
Не нарушив легенды ничуть,
Возвеличило, как подтвержденье,
28 — и подвига суть.

А панфиловцы, те, что живые,
Трое, с лицами в сетке морщин,
Проживают на периферии,
Появляются в дни годовщин:

Перед юностью новой несметной —
Стать гвардейская, сдержанный жест
Как орлы на курганах бессмертья,
На дощатых трибунах торжеств.

Германия в сорок пятом
Запомнилась навсегда.
Врывалась огнем расплата
В старинные города.
Мы брали их, мы входили,
Штурмуя за домом дом.
Что мы их освободили,
Понятно им стало потом.

Победа. Покой внезапный.
И — летом — приказ на марш:
Еще переход на запад
Проделает корпус наш.
Осела, остыла ярость,
Колонной идут полки.
Вот горы — на ярус ярус,
Медные рудники.

Не знал я, что есть на свете
На склонах саксонских гор
Эйслебен — дитя столетий,
И чем он велик и горд.
Возник городок в пространстве.
Домишки — стена к стене.
Над кирхою лютеранской
Голуби в голубизне.

Прошли мы такие дали
Сквозь грохот, а то — сквозь тишь,
Что, кажется, все видали,
Ничем нас не удивишь.
Эйслебен, пускай Эйслебен,
Город очередной...

И вдруг
На площади —
Ленин!
Товарищи, что со мной?!

Понять это чудо силясь,
Не верю глазам своим,
Как будто в горах сместились
Эпох и веков слои.
Как будто в походе этом,
Шар обогнув земной,
С другой стороны планеты
Вступаю я в край родной.

Нас обнимают крепко,
Сбежавшись со всех сторон,
Костлявые немцы в кепках,
В фуражках с витым шнуром.
А мы молчим в изумленье,
И слезы кипят у глаз:
Какою дорогой Ленин
Пришел сюда раньше нас?

Пора открываться тайнам.
Был горестный день такой:
Памятник сбили танком
На площади городской;
Безумцы в квадратных касках
Забыли, как близок суд,
Какую они закваску
Для ненависти несут.

Не просто запасы бронзы
В Германию повезли,
А символ живой и грозной,
Не сдавшейся в плен земли.
Так прибыл товарищ Ленин
В дни горестей и потерь
В тот самый город Эйслебен,
Куда мы пришли теперь.

Работали на разгрузке,
Где каждая гайка в счет,
Несколько пленных русских
И немец — костлявый черт.
Взойдя на платформу первым —
Проверить прибывший лом,
Он вдруг огляделся нервно,
Платком отирая лоб.