Михаил Садовский - Унисоны

Воочью плакала икона,
Слеза по темпере текла.
Поземка сквозь проем оконный
Рисунком белым без стекла.
Сместилось время оголтело
Не соглашаясь, что мертва,
Она уже была без тела,
Но поднималась изо рва.
В тщете усилья векового
Однажды вздыбить груду тел
Таилось праведное слово,
Безгрешный лоб ее потел.
И как рубаха лесоруба,
Темнел пропитанный наряд,
А трещины тянулись грубо
В излом бесстыдно, наугад.
И разрывали дерзко тело,
Но боли вопреки опять
Не жизнь она вернуть хотела
Предначертанье — утешать.

Летит, летит желанный снег,
В него ныряем с обожаньем,
Не помышляя о весне,
Морозным кутаясь дыханьем.
И в шаге каждом различить
Предсмертные снежинок скрипы
Нам важно очень, чтобы жить,
А он блаженно сыплет, сыплет.
С небес спустилось божество,
Открыто радость засверкала,
Как не хватало нам его,
Как много надо нам и мало.
От долгой чехарды богов
Мы все язычниками стали,
Тупых апостолов с боков
Держали им на пьедестале.
Икона павшая — беда.
Вчерашний бог плевал нам в лица,
И в нас пропало навсегда
Желанье хоть кому молиться.
И грех какой теперь в зачет?
Снежок на все ложится ровный.
И вмерзший пароход течет
С рекой и воет по-коровьи.
И вновь в себя погружены,
Стоически неодлимы
Кристаллы хрупкой белизны,
Чтоб выстоять на них могли мы.
Летит, летит желанный снег,
А сколько дней зима продлиться!?.
Не помышляя о весне,
С мороза расцветают лица.

Последний лист упал с рябины
Роман об осени дописан.
Мы, погрустив, его осилим,
Зазимовав, его осмыслим.
В Замоскворецких переулках,
Где снег еще бывает белым,
Опять отыщется в разлуках
Несоответствие пробелам!
Опять ветвей переплетенье
Мне будет в сумерках казаться
Волос твоих на окнах тенью,
Куда сквозь вечер не пробраться.
И неожиданно заставит,
Почистив перышки, синица,
Где пир, посвистывая, справит,
Упавшей грозди поклониться!..

Так ясно видишь,
Что найдешь плоды
За тем ручьем,
На том краю оврага,
Но это все напрасные труды,
Гордыня,
А не вера и отвага.
А что взамен смиренье принесет:
Лишь пустоту и горечь сожаленья,
И если сам родить ты можешь плод,
Тяжелые сомнения забвенья.
Так, век метаться, не остановясь,
В одном томиться, о другом скучая,
И дней твоих таинственная вязь
Кого-то, может, удивит случайно.
Восстаний всех плачевная судьба,
Не радует, к смирению толкает,
Но злая ограниченность раба
Бацилл непослушания питает.
И кажется: тебе иная стать,
Судьба над всем подняться призывает,
Но каждый может лишь собою стать,
А вот каким — один всевышний знает.

Все в среднем выйдет, как обычно,
Количество не предает.
Судьба ведет себя цинично,
Спрямляя каждый поворот.
И проводя одну прямую,
Зигзаги все перечеркнешь,
Напрасно звал судьбу иную
И не ценил свою ни в грош.
А вот музейные порядки.
И в восхищении глядишь
На неумелые тетрадки,
Что век назад писал малыш.
На непривычные костюмы,
Обрезы золотые книг,
И воскрешаешь чьи-то думы,
И рад, что частью в них проник.
Нет новизны — до удивленья
Все то же, хоть уклад другой,
Проказы, игры, вожделенья,
За что герой, за что изгой…
Так что же изменилось в мире?
Так что беречь и ревновать?
Что толку взгляд открыть пошире,
Все в среднем надо понимать.

Не требует огласки дело,
Верней — коль тайно знаменит,
Так в шерсть укутанное тело
Тепло надежнее хранит.
С судьбой сожительствуй, как хочешь,
Люби, обманывай. Греши,
Но что велит. Хоть между прочим,
А непременно соверши.
И не разменивай напрасно
Страданья — бережно храни,
Чтоб самому вдруг стало ясно,
Что лишь тебе нужны они.
И заряжайся не успехом,
Не похвалами и рублем,
Поскольку это все — потеха
И скоро прорастет быльем.
Верь лишь единому на свете
И только для него твори,
Всего нужнее быть в ответе
Пред богом, что в тебе, внутри.
А остальное, как ни жалко,
Яснее все с теченьем лет,
Напрасно на пути лежало
И просто суета сует!

Впускает лес, не оглядев, меня,
Не учинив оценки и допроса,
Он мне еще не друг и не родня,
Но на меня он не посмотрит косо.
Откроет мне, по крайней мере, дверь
А может быть, откроется с годами,
И ближе мне любой мелькнувший зверь,
И пенье птичье искренне, как в храме.
Я с наслажденьем подчиняюсь вновь
Врожденным, а не писанным законам,
Тут шкуры зверя — маска и покров,
А сердце остается обнаженным.

Носите маску до конца,
Достоинства души не тратя,
Постыдно предъявлять к оплате
Черты любимого лица.
И никогда из-за кулис
Любви на свет не выводите,
Не перепутайте в обиде,
Чему однажды поклялись.
В моменты радости и зла
Отбросьте ложное движенье,
Чтоб в ненависть, как в продолженье,
Любовь, страшась, не уползла.
Свой суд суровее других,
Зато ценнее и награда,
Когда признания не надо,
Ни фраз, ни вымпелов пустых!
А что попрало тайно тлен:
Строка, улыбка, запах, слово
Все будет снова вас и снова
Бессрочно поднимать с колен.

Вот и речка ушла в глубину,
ничего никому не сказала…
так и я ничего не верну
ни осенних дождей, ни вокзала.
Мостик старый висит над песком.
В порах свай муравьи поселились.
Я не вспомню теперь ни о ком,
с кем дружили и тайно молились.
Что с потерянным прошлым роднит,
Отчего оно каждому — гений?
Не скудеющий вечный родник
Обретений, а не повторений…

Моя услада и спасенье
свет ранний на стволе сосны.
Вхожу желанным гостем в сени,
где для чего-то мы нужны.
Теперь бы только в тень не сбиться,
на ствол ладони положить,
и не приснится — прояснится,
как век — не то что день — прожить!

Когда я был маленьким,
Меня спас от болезни
Русский,
В дом пустил зимовать
Украинец,
Всем счастливое детство дарил
Лицо кавказской национальности.
Когда я стал мальчиком,
Меня писать учила
Мордовка,
Фотографировать
Немец,
А играть на трубе
Испанец.
Когда я блуждал пареньком,
Голос ставила мне
Еврейка,
Смысл формул открыл
Чеченец
И в стихи направил
Грузин.
Когда стал я уже седым,
В автобусе полном никто
Не хотел сесть на это место,
Потому что рядом с арабом.
Я протиснулся и уселся,
Посмотрел на него и вспомнил
Жизнь свою
И не тех, кто меня
Обвиняли «Жидовская морда!»,
А других,
Кто дарили мне
Жизнь, угол, хлеба кусок и душу…