Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

Она идет во всей красе —
Светла, как ночь ее страны.
Вся глубь небес и звезды все
В ее очах заключены,
Как солнце в утренней росе,
Но только мраком смягчены.

Прибавить луч иль тень отнять —
И будет уж совсем не та
Волос агатовая прядь,
Не те глаза, не те уста
И лоб, где помыслов печать
Так безупречна, так чиста.

А этот взгляд, и цвет ланит,
И легкий смех, как всплеск морской, —
Все в ней о мире говорит.
Она в душе хранит покой,
И если счастье подарит,
То самой щедрою рукой!

Могла псалтирь царя-певца,
Возлюбленного небесами,
Рыдая, слить в себе сердца,
Преображенные слезами.
Нет больше струн с такими голосами.
Мужал невольно слабый дух
От этого святого звона.
И тот, кто был душою глух,
Царю внимал во время оно,
Когда псалтирь была превыше трона.

Псалтирью наш Господь воспет.
В ней торжество царя-пророка.
Склонялись кедры ей в ответ,
Потрясена гора глубоко,
И в небеса вознесся звук с востока.
Дочь Благочестия, Любовь,
Оставшись в мире без ответа,
Шлет в небо душу вновь и вновь,
Как будто звуки в небе где-то,
Во сне, который не боится света.

Когда в небесной вышине
Любовь живет, покинув прах,
И засияют очи мне,
Всё те же, только не в слезах,
Зачем тогда предсмертный страх?
С небес доносится привет.
Крыла невидимого взмах, —
И в горних сферах вечный свет.

Зачем бояться за себя,
В последний отправляясь путь?
За жизнь цепляемся, скорбя,
И не решаемся шагнуть
Туда, где нам дано глотнуть
Святой воды бессмертных рек,
Когда не только с грудью грудь,
Душа с душою там навек.

Газель, пуглива и дика,
Бежит в горах Сиона.
В пути ее поит река
Водой незамутненной.
Скачкам воздушным нет препон,
И взор гордыней напоен.

Такой же шаг, яснее взор
Ты видел, край наш отчий.
Иные жительницы гор
Тебе знакомы — кротче.
Ливанский лес шумит вдали,
Но нет прекрасных дев — ушли.

В своем изгнанье вековом
Погружены в печаль мы.
Вознесшиеся над песком
Благословенны пальмы:
Здесь родились, их корни тут,
В чужой земле они умрут.

Лишь нам, родной земли сынам,
Скитаться на чужбине.
Где прах отцов — нет места нам.
Поруганы святыни.
И злобным смехом сотрясен,
Обрушился салемский трон.

О, плачь о тех, в чьем прахе Вавилон,
Чьи храмы пусты, чья отчизна — сон!
О смолкшей арфе Иудеи плачь:
Там, где жил бог, теперь живет палач.

Где смоет Израиль с израненных ног
Засохшую кровь бесконечных дорог?
И где же напев Иудеи найти,
Что вызовет трепет, забытый почти?

Ноги в дороге избиты, измучена грудь;
Где ты спасешься? Приют обретешь где-нибудь?
Норы — для лис, а для ласточек — тысячи гнезд,
Для человека — отчизна, а для Иудеи — погост.

О отец! Нерушим твой обет!
Чтоб избавить отчизну от бед,
Порази, примиренный с судьбой,
Грудь, открытую перед тобой.

Жду удара — да будет он скор!
Тих, безмолвствует плакальщиц хор.
Боли нет — нет жестокой тоски,
Если смерть — от любимой руки.

Оскверню ли я ложью уста?
В каждой мысли, отец, я чиста,
Как и благословенья твои,
Как прощальное слово любви.

Жалость в сердце, отец, изничтожь.
Судия мой — вонзай же свой нож!
Мне великая честь воздана.
Вы свободны — отец и страна!

Хлынет кровь, обагряя тебя…
Вспоминай же, гордясь и любя;
Я с улыбкою, светел мой лик,
Принимаю последний свой миг.

Убита в блеске красоты!
Да спит легко под вечной сенью,
Да сблизят вешние цветы
Над ней прозрачные листы
И кипарис овеет тенью.

Печаль у синих этих вод
Помедлит с горькой, смутной думой,
Вздохнет — и тихо отойдет…
Безумец! Разве твой приход
Смутит могилы сон угрюмый!

Мы знаем: Смерть не слышит нас,
Не видит наших потрясений.
Но разве это в грустный час
Удержит нас от слез и пеней?
Ты говоришь: забудь! Но сам
Ты бледен, ты готов к слезам.

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес, —
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез —
Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец.
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал — теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.