Гарри Гордон - Птичьи права

Ревность, чаянье, отвага
В простодушной серой мгле,
Рвется писчая бумага,
Пища стынет на столе.

И в последнем взрыве страсти,
Потеряв находкам счет,
Выхватит упругий ластик
И фонарик нанесет.

А вот уже и в нашей яме
Пахнуло злом нездешних нег:
Зашелушилось воробьями,
И капнуло грачом на снег.

Проснулась тихая старуха,
Душа. И Бога не гневит,
И, глядя на паренье духа,
Она жалеет и болит.

Уже раздавлен и расколот
В наплывах желтых теплый лед,
Уже артезианский холод
Почти до горла достает.

Испятнанный, сырой, хоть выжми,
Приляжет ветер на пустырь,
Сомнет пырей, сломает пижму,
Ворону выбросит в кусты.

Короче говоря, весна
Стоит, свободно и развязно.
И снова эта новизна,
Которая в зубах навязла.

И снова пред тобой возник
Закон — лепить себя из грязи,
Без Божьей помощи, без связи,
Без пуповины, черт возьми.

Обсохну посреди двора,
А дальше — ливни, птичьи клочья,
Средневековая жара,
Варфоломеевские ночи.

Везет же людям — тот набух
Прелестной золотистой почкой,
Тот — пробудился, и под кочкой
Издал победный громкий звук.

Пока не загустела грязь,
Пока еще не стала вязкой,
Я ублажу себя подсказкой,
Над ручейком остановясь.

Над маленькой канавкой,
где При свете, сумрачном и жидком,
Трепещет синенькая жилка
На расцарапанной воде.

Когда в бесплодном вдохновенье
Текли весенние мгновенья
В тени настольного огня,
Крылом своим отдохновенье
Слегка царапнуло меня.

Там были таянье и тайна,
И ультразвука частота,
И трудный хруст произрастанья,
И пепельная чистота.

Неторопливо, деловито
Я зачеркнул свои слова,
И произвел глубокий выдох,
И, выдохнув, возликовал.

И стало ему беспощадно ясно,
Что жизнь прошумела и дальше ушла,

Отпела, оплакала, лампу зажгла,
И теплые тени легли по фаянсу.

А я-то, счастливец, не понял еще,
Что больше не будет покоя и воли,

Какое покоя и воли — и боли
Не боле, чем есть, да и эта не в счет.

Мне самое время, выходит, хлебать
Вино вдохновенья, пока не прокисло,
И тусклым прозрением поколебать
Неверные сумерки здравого смысла.

А я-то, удачник, не знаю, что лишь
Усядешься прочно на письменном стуле,
Душа занеможет, как сытая мышь,
Попавшая в сладкий заброшенный улей.

Косые блики влажно лягут
На уголок черновика.
А жизнь, как прежде, нелегка:
То слишком легкая рука,
То слишком белая бумага.

Весна приметами бедна:
Открытый запах влаги новой,
В промокшей купине ольховой
Подчеркнутая тишина.

Несет невзрачная река
Уже ненужную бутылку,
Цветет подснежная ухмылка
Над бородой у мужика.

А мы отправимся гулять.
Пройдем сквозь стройку по дороге,
Усердно поднимая ноги,
Чтоб башмаки не потерять.

И будем мы оживлены
Под искренним влияньем света,
Как будто не наживлены
И сквозь петельку не продеты.

А между тем со всех сторон
Полощут ситцами оконца
Колхозный выбритый Харон
Весло строгает. Волоконце

Сосновое легко, как дым,
Как отражение воды
В открытом небе, там где тени
Неузнаваемых растений,

И перистые облака,
Как сны Ивана-дурака.

О, как бы я ему ответил,
Тому, которого забыл,
Который где-то на рассвете
Меня когда-то оскорбил,
Который и во сне не снится…
Вода пустынная пылится,
Дороги связаны узлом,
Как сумерки, смягчает лица
Разлитое в природе зло.
Но иногда, по крайней мере,
Звонок внезапный прозвонит.
Приоткрываешь, вздрогнув, двери,
А на пороге друг стоит.

Молчит усталая жена,
Течет разбитое корыто,
Тысячелетняя война
Между призванием и бытом.

Без поражений, без побед,
Братания да перебежки.
Так равно радует обед,
И строчка, вспыхнувшая в спешке.

Но неизменно, всякий раз,
Едва вода заткнется в кране,
Едва забрезжит чай в стакане, —
Как будто кто-то рад за нас.

Звук от звука, плоть от плоти,
Легкий бред врожденной хвори —
Остывает жаркий полдень
Моего Причерноморья.

Остывает, оседает,
Косточки перемывает.

Подмосковный дождик хлынет,
Проберется через шторы,
Слаще пепельной полыни,
Горше тлена филофоры.

Бьется илистый источник
С незабудкой на груди.
Север. Западный, восточный,
Ясный север впереди.

Хорошо кулаком по столу
Врезать так, чтоб попадали полки,
Чтоб, как чайки, взлетели осколки,
И жена побледнела в углу.

Все же лучше забиться под стол,
И, подобно старинному греку,
Загорланить: «Ищу человека!»
И запеть: «В этом зале пустом…»

И услышать: «Вылазь, дуралей,
Неприличны комедии эти,
Смотрят дети, притихли соседи,
Не себя, так меня пожалей!»

Едва появилась, повисла,
Едва отразилась звезда,
Исчадия здравого смысла
Расстались со мной навсегда.

Немного помедлив на ивах,
Распались на гомон и гам…
Лягушкой святая наивность
Пришлепала к самым ногам.

Но это не важно, а важно,
Что прыгает мой поплавок
В реке вечереющей, влажной,
Мечтательной, словно зевок.

И странно: за многие годы
Стараний, сомнений, тоски
Не выросли ни на йоту
Извечные эти мальки.

Все те же простые обманы —
Подергает, прыскает прочь…
Но вот из травы и тумана
Огромная выросла дочь.

И мы на заслуженный ужин
Идем, торопясь и дивясь, Домой.
И никто нам не нужен,
Ни окунь, ни щука, ни язь.

А если знаем сами,
То и начнем с нуля:
Сведем концы с концами,
Получится петля.

И петельку набросим,
Поскольку есть сосна.
Вперед качнешься — осень,
Назад летишь — весна.