Евгений Рейн - Мне скучно без Довлатова

Но теперь-то мы гордимся встречей,
дорогих дружков упоминаем,
мертвецы особенно почетны,
но и средь живых есть монументы.
Легкое вино с копченым мясом,
зелень, помидоры — все чудесно.
Спутники его лишь суетливы:
только опрокинули бокалы
и опять за женщину в матроске
поднимают тост велеречиво.
Но и мне матроска любопытна
(впрочем, это вовсе не матроска —
блузка в модном итальянском вкусе —
синий воротник на белом поле
и глубокий вырез треугольный).
Были мы представлены, и ждал я,
как она откликнется на это, —
тихо так она сказала имя.
Но и с ней я был знаком когда-то,
так недолго, но и незабвенно.
Под таким же светом предзакатным
ранней осенью сказали мы друг другу:
«Кончено, наш узел перерезан».
Вот и повстречались. Боже! Боже!
Что же я наделал? Что наделал
в предзакатный час на милом взморье?
Вот мы снова имена назвали,
так давно известные друг другу,
и закат сковал нас медным светом,
алой и гранатовой подсветкой.

Десять лет ушло — как не бывало,
десять лет, как нас перемололо.
Но ты стала несравненно лучше,
несравненно — разве в этом дело?
Вышло все — и все не получилось,
все как надо — но нельзя однажды
жизнь принять, как праздничный подарок…
Может, впрочем, я и ошибаюсь.
Ну, а сам я? Да, меня как будто
попусту ничем не одарили.
Может быть, наоборот, и это
тоже дьявольские выкрутасы.
Ах, как надо, чтобы хоть единый
раз явился Санта-Клаус,
вывалил мешок, гремя в прихожей,
а в мешке все ваши сновиденья.
Неужели вот он, Санта-Клаус?
Далеко еще до Рождества-то.
Это господин другой породы —
чертик из пружинной табакерки.
Но пора, уже пора обратно.
Подошли официанты дружно,
словно родичей в дорогу провожают.
Собирают толстые пакеты.
— Ты поедешь? — говорит мне главный.
— Не могу, на дачу мне вернуться надо обязательно. —
Вот жалко, ведь недолго будет
белофинский свет наш, посидеть в такие ночи любо.
— Нет, увы, — ответил я со вздохом,
вспоминая скучную каморку
в общежитии писательском убогом.
Как бывает в срочный миг отъезда,
все рассыпались. Хозяин ресторана
утащил куда-то господина нашего,
дружки пошли по пляжу прогуляться.
Мы вдвоем остались.

— Где теперь увидимся? — спросил я. —
Где теперь, через какие годы?
— Ну, теперь, — она ответила, — не фокус,
хоть сегодня, завтра, послезавтра.
Только для чего? Ведь все, что было
десять лет назад, — все было правдой,
только мне она не по карману.
Был бы ты бродяга, неудачник,
я бы думала: тебя я погубила;
был бы ты деляга, вроде мужа моего,
вышло бы — я приз переходящий.
А теперь мне хочется покоя,
я за десять лет его дождалась.
— Ну, а я вот нет. Ведь все на свете,
все, что я придумал, пересилил…
ведь за всем одно воспоминанье:
предвечерье мутное в июле,
и стоим мы на соседнем пляже,
надо нам спешить на электричку,
надо нам решить, чего мы стоим.
До сих пор я все это решаю,
как решу, так и покончу с этим. —
И тогда она сухую горстку
мелкого песка взяла со взморья
и вложила мне в ладонь.
Что значил этот жест,
никак мне не дознаться.
Тут подъехал их автомобильчик,
погудел нетерпеливо, нервно,
отзывая компаньонов с пляжа,
и через минуту он рванулся.
Вынул зажигалку, закурил я,
и она сыграла буги-вуги.
То, что мы отплясывали буйно
вперемежку с танцем па-де-катром.