Дидерик Опперман - Ночной дозор

хлопает дверь, ворчит собака,

по полу что-то скользнет средь мрака

проснется, вскрикнет: кричи не кричи...

С приливом к линии береговой

выходят родичи - не впервой:

знают, что с водорослями вскоре

Дорса на берег выбросит море,

трофей возвратит бесполезный свой.

И Луви Лат, его старый друг,

ценитель бататов и свежих щук,

когда-то учитель, - сидит в трактире,

три кварты выдув, может, четыре,

коротая печальный нетрезвый досуг.

Там Стоккис де Вал и Кос Хундертон,

там Герт Кетулпи - стар, изможден,

там Виллем Кук с Петрусом Пуром,

с Берсом ван Зейлом, болтуном-винокуром,

он-то и платит за выпивон.

"Ни выдоха без выпивона, ни вдоха,

эх, и мутит же тебя выпивоха!

Качкой умучено брюхо твое,

ну да едва почнешь питье,

качка пройдет, и станет неплохо.

Слыхали - даче Дорс Дуббелдоп,

Дорс Наливай-по-второй, утоп.

Погода, ни зги не видать, виновата,

да и сеть, похоже, тяжеловата,

так-то последний куш и огреб.

Кто же в воскресный день, сгоряча,

возле купальщиков топоча,

с собакою в пляску пойдет неуклюже,

чья же улыбка сверкнет не хуже,

чем вывеска зубного врача?..

Другого не будет... А впрочем, вздор.

Для всех для нас - один приговор,

с незапамятных лет стихия морская

шумит, рыбаков из глубин отпуская.

Такая судьба, такой коленкор".

*

Смерти привычны такие штуки.

Дорс отошел, и достался Луки

красный галстук, - а воскресный наряд

и свитер взял себе Луви Лат,

Мекки - вельветовые брюки.

На пятый день, чуть взошел прилив,

явился Дорс, до дома доплыв

без челнока, без паруса даже,

появился впервые на общем пляже,

словно купальщик - строен, красив.

Явился Дорс к пепелищам отчим,

подобно тем, с "Биркенхэда", и прочим,

лишь достались креветкам глаза и нос

словно гурманам с "Дос Милагрос",

до деликатесов охочим.

Испугались купальщики - только ль они?

Луви Лат отбросил край простыни,

потому как бояться мертвого - глупо,

и, хоть море сорвало сандалии с трупа,

опознал его большие ступни.

Под вечер из Барскибоса пришли,

из поселков других - вблизи и вдали

братья и сестры путем печальным,

друзья и подруги с питьем поминальным,

ибо рыбак доплыл до земли.

"Маловеры, зачем потупляете взор?

Великая тишь нисходит в простор".

"Часы, недели, месяцы, годы..."

Листва летит, шум непогоды.

"День Господень приходит как вор".

Мы в глине его схоронили сырой,

близ моря поставили в общий строй:

с Тейсом Фоелом, дедушкой Квикли Книпом,

с Джеком Хоррисом и Фердинандо Випом

спит сегодня и Дорс Наливай-по-второй.

Все так же под утро назад, к "Джоанне",

возвращаются призраки-англичане,

на "Биркенхэде" ржут табуны,

и птицы морские в небе видны

треугольники траурных писем в тумане.

Все так же сверкает луч маяка

от мыса Дейнджер - исподтишка

мы ищем звезды в небе над морем,

вслушиваемся и тихонько вторим

разговору прибрежного тростника.

ГОЛОС НИОТКУДА

Здесь, в пустоте земли, я столько лет живу:

здесь черный воздух, черная вода,

я волосами весь зарос, и ногти, закруглившись,

длиннее пальцев стали;

по лезвию меж тем и этим миром

среди скелетов я ползу

ключицы, черепа... Живое в мертвом?

Помет нетопырей

единственное, что доходит с неба.

Я машинистом был когда-то... Где

старуха Берта? Черных пассажиров

я вез, когда она внезапно взорвалась

и пнула в никуда меня.

Но высший промысел меня преобразил,

мое растерзанное тело

с годами соками набухло: я пытаюсь

дослать на землю весть из-под земли.

Как Навуходоносор, я мычу,

на четвереньках ползая по кругу.

Я здоровей, чем в громком вашем мире,

и в одинокой тьме я познавать учусь

теперь иные чудеса:

миграцию мышей летучих,

и рост корней, и ползание жаб

слепых, скольженье рыб незрячих;

здесь из коросты черные цветы

растут и черные стрекозы

мелькают; здесь я изучаю речь

подземной жизни и людей подземных,

мычание подземного скота,

что здесь пасу я, на изнанке мира.

Когда ребенком был, я, помнится, играл

оправой от очков, отцовской формой

ведь и отец мой машинистом был,

влезал на ящики пустые из-под фруктов

и проповедника изображал,

который после мягкой речи вдруг

бранится и тупицам угрожает

геенной, - так и ныне,

не машинист я больше, я хочу

сам проповедовать, сам толковать.

Нет, сын мой, пусть полиция отстанет,

а сам иди к семье, иди к друзьям,

скажи: тебе я больше не отец,

и матери скажи: я ей не муж,

ни церкви, ни друзей не знаю,

я есмь не-человек, моя работа

ночная смена без конца и края.

Я - пустота: одна гортань сырая

и легкие, заполненные паром,

я эмигрировал в себя, я - вздох,

полузвучанье, полутишина.

О братья черные, мы были на земле

растеньями, питая птиц и коз,

но были вечно врозь, и только здесь слились,

где черви светятся, где красные грибы

сияют мрачным светом в темноте.

Всевышний, над баасом суд начав,

быть может, лишь того к себе возьмет,

кто ближе всех себя к земле приблизил.

Я постарел, и волосы мои

сейчас длинней орлиного пера,

и ногти как у птиц, и, слава Богу,

я - восстановлен, я - возобновлен,

прочь - камни. И - проклятье грубой силе.

"Прочь от мотора уголь отгреби".

"Здесь машинист, ван Тонцер, он сгорел".

"А, черт возьми, я думал, это шлак".

"Ах, доктор, это было очень долго?"

"О нет, мадам. Он умер в тот же миг".

ПРИМЕЧАНИЯ

ЖУРНАЛ ЙОРИКА

"...зодиаком новым уже вознесло Крылатого Змея, Большого Фазана". Т.е. подводная лодка перешла в Южное полушарие из Северного; названия созвездий южного неба Опперман приводит в искаженном виде.

"Нехо второй" (собств. Нехао, годы правления - ок. 597-594 гг. до н.э.). Финикийские мореходы, состоявшие на службе египетского фараона Нехао II, совершили плавание вдоль восточного берега Африки, обогнули ее южную оконечность и через Геркулесовы Столбы (т.е. через Гибралтарский пролив) возвратились в Египет. Эту легенду рассказывает Геродот ("История", IV, 42); в средние века географы всерьез этого рассказа не принимали (сам Геродот писал, что в него не верит); в наше время история этого путешествия признана подлинной.

"Сарко" (Жоан Сарко, нач. XV в.) - португальский мореплаватель, присоединивший Мадейру к владениям Португалии в 1419 г.

Жил Эанес - в 1434 г. совершил по приказу принца Генриха Мореплавателя Португальского путешествие за мыс Бохадор.

Другой - упомянутый ниже Бартоломео Диас (ок. 1450-1500) португальский мореплаватель, первым из европейцев обогнувший мыс Доброй Надежды (который и открыл на обратном пути) и вошедший в Индийский океан с запада.