Николай Тихонов - Полдень в пути

Чалма ли правит, или фуражка
На берегах тебе под стать.
Твоим рукам не будет тяжко
Надменной ночью клокотать.

Но, одеяло расстелив
С затасканным концом,
Я смею на старом отрыве земли
Лежать к тебе лицом.

Вот я в горло времени дую,
Сабель горят чеканы,
Трясут твою руку, руку седую
Днепровских папах атаманы.
Летает пламень на курень,
От качки страны рушатся,
Как груши в сломанный плетень.
Под свистами свинца,
И сыну статному не лень
Переиграть игру отца.

Склони рога, о берегах
Забота новая строга,
Стучит московская нога
Теперь о берега.

Как в годы год, как в волны лот,
Как сталь между углей,
Гудел ямбический полет
На пушкинской земле.

Среди колодников, колод,
Усмешкой распечатанных,
Среди колодцев и полей,
Неравных и заплатанных,
Быть надоело одному,—
Он поднял кольца побережий,
Грозы и скуки на краю,
Пустил гулять отвагу,
Ударил в связанную тьму,
В Россию перезвоном свежим
Громадных песен — про твою,
Про зеленеющую влагу.

Через дебри, года, оды,
Из домов, где камень затих,
Из лесов, где зеленая одурь,—
Я расстелил одеяло на отдых
У звучных честно ног твоих.
Дымом трубки я буду петь,—
Дыши и вздымайся гуще,—
Тебя, цветущее, как медь,
Как слово, в ночь бегущее.
Проникнись табака
Революционным дымом.
Он безбандеролен, как и рука,
Как ты — неукротим он.
Буря жиреет на якоре,
Чем пахнет твой горизонт?
Вчера еще маяк горел,
Сегодня слеп и он.
Чайка причаливает, ждет
На теплых плечах громад,
К седым чанам в садах идет,
Восходит виноград.
Лодка ступает на лотки,
Шипя по ракушек резьбе,—
Ворот ворчит повороту руки,
Ворот выносит корму на себе.
Колебля загар усов,
Мачты шатают тени,
Республика ищет парусов
Для тысячи направлений.
Покатый, короткий узел,
Упорство игры изучив,
Мыс возится с морем, он сузил
Размытые солью зрачки.
Светлеет вдруг, подняв из пены
Лицо свое береговое,
Без времени, без перемены,
Но берегись: оно другое!

Закат согнул свой желтый стан,
Снимая с веток птичью речь,
Чтоб в смуглоту упала та,
В прохладу смуглых плеч.

Он мачты застеклял в порту
И выдувал из волн огни —
Не ты ли властвовала тут
С ним вместе и над ним?

С любезностью всех негордых,
У сада, у бревен сарая,—
Ты тени сгоняла на отдых,
Шагами тишь проверяя.

Постелена козам солома,
И куры в курятне отменной.
У нас ни постели, ни дома —
Ничего, кроме старой Вселенной.

Ничего, кроме радости зрячей,
Так о ней одной говори.
Волна, бездомная рыбачка,
Волочит звезды-козыри.

Зеленые, желтые — пачками —
Всплывают, тонут, и опять
Ты можешь, платья не запачкав,
Их с камня подобрать.

Светляк, приплывшая звезда,
Дождь капель радуг рябей,
Они идут твоим сандальям,
Как эта ночь тебе.

Возьмем живущего дары:
Что, если все богатые
Нам в руки козыри сданы
Ночами, вихрями, закатами?

И мы обречены играть,
Тасуя жизнь без берегов,
А им заимствовать пора
От наших песен и шагов —

Еще играть, еще южней
Сияньем шеи, губ, как пеной
Волн бесхитростных на дне
И наверху таких надменных.

Льется воздух, мужеством настоен,
Пыль чужая падает с плеча,
В днях чужих я жил не как историк,
Нрав племен в томах не изучал,

Жилы строк в моих скрипели жилах,
В них любовь и ненависть моя,
По-другому чайки закружили,
За Толбухин вылетев маяк.

Им не надо плыть в закат зловещий,
В чужестранной ночи костенеть,
В уши мне советский говор плещет,
Мне в глаза залива светит медь.

Угасает запад многопенный,
Друга тень на сердце у меня,
По путям сияющей вселенной
Мы пройдем когда-нибудь, звеня:

Но куда б по свету ни бросаться,
Не найти среди других громад
Лучшего приморского красавца,
Чем гранитный город Ленинград.

Мир молодой, как небо на заре.
Встречал меня на той полугоре.
И, книжным словом не оскорблена,
Чернела леса дальняя стена.

И созданная заново роса
Гордилась тем: росу пила оса.
И шепоты властительные трав,
В свое дыханье мощь земли вобрав,
Вступали в спор с могучею осой,
Был у осы граненый глаз косой.

Казалось, шепчет мне полугора
Мильоном уст: тебе устать пора.

Я сел на пень. Я вспомнил жизнь свою.
Я унижать ее не устаю.
Разменивать на мусор малых дел,
Как будто не поставлен ей предел.
И, может быть, уж вся она за мной,
Как этот холм перед лесов стеной.
И объяснить я должен муки все
Немедля — курослепу иль осе.

Кому еще? Я вспомнил город твой,—
Ты спишь еще, и сон над головой,
Закрыты ставни. Улица гремит
Железом всех сомнений и обид.
Ты спишь еще. Еще твоей рукой
Владеет жизни комнатный покой.
Ты — легкая, не знавшая родов,
Ты — вольная в неволе городов,
Ты тихо спишь — и, как у статуй ровно,
Твои глаза глядят еще условно!

Был майский день, но ветер шел с залива
И вел туман, и ставил на холмы,
Как будто бы из мглы неторопливой
Являлось мне видение зимы.

На старый снег похожи стали воды,
Свинцовостью мерцая снеговой,
Но не было мне дела до природы
И до ее поруки круговой.

Лишь потому мне и приснился буер,
В глубокий снег ушедший до плеча,
Что только ты всей образною бурей
Моих стихов владела в этот час.

И, твоему покорен самовластью,
Стал буер яхтой, легкою, как дым,
И он прошел, как скромный вестник счастья,
Прорезав сердце килем ледяным.

То не был сон, что путал время года,
Но дальний плеск одной волны родной,
Туман исчез, весенняя природа
С твоей улыбкой встала предо мной.

Как след весла, от берега ушедший.
Как телеграфной рокоты струны,
Как птичий крик, гортанный, сумасшедший
Прощающийся с нами до весны,

Как радио, которых не услышат,
Как дальний путь почтовых голубей,
Как этот стих, что, задыхаясь, дышит,
Как я — в бессонных думах о тебе.

Но это все одной печали росчерк,
С которой я поистине дружу,
Попросишь ты: скажи еще попроще,
И я еще попроще расскажу.