Николай Тихонов - Полдень в пути

Осеннею метелью
Все листья облетели,
И только память зелена,
И ей стареть не велено.

Давно такой хорошей осени
Моя душа не знала,
Не то чтоб в небе много просини
Иль хмури в жизни мало,—

Но всюду здесь, где осень кружится,
Сквозь темный лик осенний
Сквозит мне тонкий облик дружеский
Родным души весельем!

Сквозь ночь, и дождь, и ветер, щеки режущий,
Урок суровый на ходу уча,
Уходит лондонец в свое бомбоубежище,
Плед по асфальту мокрый волоча.

В его кармане — холодок ключа
От комнат, ставших мусором колючим.
…Мы свой урок еще на партах учим,
Но снится нам экзамен по ночам!

Над морем дым столбом стоит —
Ты думаешь найти гиганта вид,
Берешь бинокль и видишь: пароходик,
Дымит вовсю замызганный уродик.

…Так человек дымит не по тоннажу,—
Ты ищешь дел — находишь только сажу.

Обиды все и неудачи
Сложить в один мешок большой
И написать углем горячим:
«Все это звалося душой!»

И бросить в пруд, не размышляя,
Но над прудом висит печать
И надпись грозная, глухая:
«Прошу прудов не засорять!»

Закручивал Дездемоне рассказы
О войнах, путешествиях, морях,
И слушала, не подымая глаза,
Девическая синяя заря.

Лукаво улыбалась, как немая,
Глаза блестели в мира полутьму,
Дездемону еще я понимаю,
Но Мавра вот никак я не пойму!

Он отлюбил, отпьянствовал,
Отпел и отсражался,
Он клялся постоянством
Путей, какими шлялся.

До умопомрачения
Он приключенья сеял,
Такое дней верчение
Зовем мы одиссеей.

Мне же не в волнах агатовых,
В эгейской пены выческах,
Внимать словам пиратовым
Из ваших губ девических.

Вы просто в тихой комнате
Строфу на память вспомните,
И станут древних вечера,
Как будто было все вчера.

Мне снилось: листьев колесница,
Листа о землю синий стук,
Никто не мог уж веселиться,
А листья падали вокруг.

Пускай те листья были немы,—
Они звучали, как поэмы,
Но листья жили, как уста,
Чья речь сердечная проста.

Пускай еще, еще приснится
Такая листьев колесница.
Пусть будет осень хоть в аду —
Я в этот ад за ней приду!

Мне снились юность, снег,
Друзей далеких тени,
И нежность лиц во сне
Была, как снег и пенье.

Проснулся я впотьмах,
Вскочил одним движеньем,
Я вспомнил: я в горах
Пред новым восхожденьем.

Палатки узкий вход,
Закат алел громадой,
Порозовевший лед,
И грохот камнепада.

Все было наяву,
Все ощутимо грубо —
И то, что я живу,
И холод ледоруба.

И все было не так.
И все в другом порядке:
Вечерний бивуак
Под Выборгом в палатке.

И не закат горел,
А Выборга руины,
Не камнепад гремел,
А ряд орудий длинных.

Не ледоруба сталь,
Винтовки ствол морозный,
Мне юности не жаль,
Мне изменяться поздно.

В своей стране родной
Я знал покой и счастье,
И вражий надо мной
Вал огневой не властен.

Ничто не страшно мне,
И я за все ответил,
Как эти сны во сне,
Как две палатки эти.

На той дороге фронтовой
От ближних зарев снег был розов,
И лед на касках голубой
Вставал щетиною морозной.
Заледенев, на лбу коней,
Дымясь, позвякивали челки,
И на боках и на спине
Лежал узор попоны колкой.
То пота липкого струи
Замерзли, превратясь в узоры…
Все это видели твои
Льдом застилаемые взоры.

Снег взвихрив, вырвал яму тол,
В ночном лесу, в земле гранитной
Привал последний ты нашел,
Наш скромный друг неименитый.
Что в том, что дружбе году нет,
Мы счет иной ведем сердцами,
И поднял командир планшет
Окаменевшими руками.
Пока стоявшие вокруг
С тобой прощалися по-братски,
Занес на карту он, как друг,
Твой бугорок земли солдатской.
И кони тронулись опять,
Таща орудья в снежной пыли,
Опять хрипеть и громыхать
В ту ночь, когда тебя убили.

В ту ночь я видел, что и ты.
Такой же лес, дорогу, пушки,
Весь мир походной маеты,
И вьюгу, словно повесть, слушал.
Как будто повесть о тебе,
Простую, русскую, ночную,
О долге, родине, судьбе…
…С нее свой завтра день начну я.

Я должен был взорваться в этом доме,
Я шел к нему все утро, день, всю ночь,
Я так мечтал о крыше, о соломе,
Чтоб лечь, уснуть и чтоб все мысли прочь.

А он стоял на пустыре горелом
И ждал меня, тот домик небольшой,
Я опоздал — и лунным утром белым
Взорвались те, кто ранее пришел.

Зачем они меня опередили?
Я так же мерз, я так же жил в огне,
Одни пути мы вместе проходили,
А этот дом не уступили мне.

Мы в Выборге. Ходим в ералаше
Горящих улиц, падающих стен,
Вокруг огонь, он разноцветно пляшет,
Вокруг покой нежданных перемен.

Уж санный путь по-мирному укатан,
И голоса по-мирному слышны,
И только мин глухие перекаты
Нам говорят о прошлом дне войны.

А там, на мызе Лиматта, за рощей,
Где часовой у входа на тропе,
Сидит комбриг, усталый, поздней ночью
В заброшенном подвале, на КП.

Измученный, над картой уже лишней,
И нету сна и мира ни на миг.
Подвал еще горячкой штурма дышит,
И шорох ночи слушает комбриг.

Еще в ушах разрывов визги, трески.
Еще в глазах — как будто на весу —
И надолбы в проклятом перелеске,
И красный снег за насыпью внизу…

Я не умею головы кружить,
Я не умею равнодушно жить.
Я не умею так мельчить слова,
Чтобы они означились едва.

О силе слов скажу я только двух,
И в той зиме, захватывавшей дух,
Вновь ощутил я в смертоносном вое,
Что есть на свете братство боевое.

В ее тени играли наши дети,
Поля шумели, жили города,—
Нет армии любимее на свете —
Хранительницы мира и труда.

Пройди весь свет, проверь всех армий славу,
Пересмотри былые времена,—
Нет армии, которая была бы
С народом слита больше, чем она.