Юрий Влодов - Люди и боги

На драном лужке в Гефсиманском саду
Сбивались в бараний кружок,
А солнечный спрут в этом райском аду
По-черному жег.
Бесполые юноши вякнули тост
Во здравие рек и хлебов.
«Была бы любовь! — отозвался Христос. —
Была бы любовь!»
Лягушечья желчь исторгалась из уст,
Дымилась испарина лбов…
«Была бы любовь! — отмахнулся Исус. —
Была бы любовь!..»
Вселенская ржа не имеет границ!
И только любви — не распять!..
А странное облако, падая ниц,
Взмывало опять…

Говорил Назарянин блуднице:
«Замоли перед Богом грехи,
Припади к сероглазой божнице —
К неземному зерцалу реки…
Та река непомерно глубока,
Меж пустынных течет берегов,
В ней глаза несравненного Бога
Потемнели от ваших грехов…»
И склонилась нагая блудница
К роковому зерцалу реки…
И темнела, чернела божница
От простертой греховной руки…

Он ей сказал: «Не бойся, ты — жена,
Достоинства мужского половина».
И обвила блудницу тишина,
И эта тишина была невинна.
Он пояснил: «Господние уста
Общаются с объектом бестелесно.
Ты — мотылек, взлетающий с куста,
Твоя любовь мгновенна и безвестна…»
Сказала дева: «Гефсиманский сад —
Всевышнее томительное поле!..
Ты дал мне жизнь… Возьми ее назад…
Я мотылек, я — бабочка, не боле…»
Стоял июль на солнечных часах,
Еще вовсю пускала соки плаха,
И тихий ангел плакал в небесах,
Как тайная невидимая птаха…

Внимал Иуда чуждому Христу —
«…познавший грязь — познает чистоту…»
Мрачнел Иуда: ха! — нагая ложь!.. —
«…познав суму, богатство обретешь…
…в клубке смертей — бессмертной жизни свет…»
…Клубок сетей на целый белый свет!..

«Будь счастлив!» — пожелал Христос Иуде.
Тот усмехнулся: «Вот так мышь на блюде!..
Был слеп осел в своем ослином счастье,
А что в итоге, кроме волчьей пасти?..
Остались от счастливца — хвост да грива…»
«Пожалуй, так», — сказал Христос игриво.

Христос врубил вопрос ребром,
Спружинил, как змея:
«Предашь — заплатят серебром,
А у тебя — семья!..
Пусть для землян ты будешь тать,
Пусть пострадает плоть…
Но я молю тебя предать! —
Так повелел Господь!..»
Иуда взмок… Рванулся вон —
В слепое пекло дня…
Его ловил тоскливый стон:
«О брат! — предай меня!..»

Прогнозировал всеми фибрами
Утопическую идею,
Зашифрованными верлибрами
Зачаровывал Иудею.
Но — кишело людское логово.
Но — дороги легли крестово.
Стало ясно, что Богу — Богово,
А бродяге Христу — Христово.

Над Иудеей — ночная дрожь.
Мерзлая площадь. Бугры халуп.
Пасынок молит: «Прикончим ложь!»
Отчим смеется: «Ты слаб и глуп!»
Северный ветер. Не повезло.
Месяц от стужи не рыж, а рус…
Пасынок молит: «Прикончим зло!»
Отчим смеется: «Землянин! Трус!»
Настежь раскрыты глаза планет.
Пасынок вскрикнул: «Старик и жмот!»
Замерло Небо. Ответа нет.
Замерло Время. Стоит и ждет.

Листва в Иудее опала…
Бездомье пришло и опала…
Вся крыша судьбы протекла…
Он молвил: «Послушай, Иуда! —
Теперь мне действительно худо, —
Рискни, приюти до тепла…
Мне худо, ты слышишь, Иуда?
Что далее — голод, простуда,
И, может быть, даже — арест!..»
Иуда взмолился: «Учитель!
Ты — мученик наш и мучитель!
Спасенье для гения — крест!..»
Без лишних упреков и прений
Ушел успокоенный гений,
Убрел от людского тепла…
А зимней природы опала
Дождями и снегом опала…
Вся крыша Земли протекла!..

Иисусе на плахе
От пылающих глаз Сатаны
Глаза отвел…

Возник земной искус
В зеленой сини:
Глазастый Иисус —
Господен Сыне.
Духовностью влеком,
С мечтой о благе,
Ступает босиком
По теплой влаге.
Светлейший луч сквозной —
Его молитва,
Что ангельской слезой
В пути полита.
С восхода отдан весь
Цветам и гнездам,
Несет земную весть
Господним звездам.
Кто воет позади?! —
Шакал ли, бес ли?
Казни, но пощади,
Отец Небесный!
Удушья тяжкий слой.
Тяжелый воздых.
И дьявольской хулой
Оплеван воздух.

Иуда темнолиц,
Как ствол осины.
Огневолосый лис
С глазами псины.
Он любит звон ключей
И куш случайный.
Иуда — казначей,
Общинник тайный.
На вечное житье
Судьбой опознан.
Он ученик ее,
Ее апостол.
Не клонится к вину,
Не знает гнева.
Но любит он одну…
О Божья Дева!..
Он свят, как благодать,
Он гибче йога.
Что может он отдать?
Лишь только Бога.
Шепнул полночный дух
Обняв Иуду:
«Ты есть один из двух! —
Я с вами буду».

Ах, стыдно неземной,
Летучей птахе
Почувствовать спиной
Всю тяжесть плахи!
А плоти жалкий стон?
А слезы злые?
Небесной жизни сон
И сны земные.
В забвенье пал гонец.
Душа молчала.
Вот миг, когда конец
Явил начало.
Ты выпал из гнезда,
Птенец Вселенной,
Твоя душа — звезда
Во тьме нетленной.
Под млечностью кадил
Завис над бездной.
Казнил, но пощадил
Отец Небесный.
Постиг земную суть —
Пылают кости.
В глазницах — Млечный Путь.
В запястьях — гвозди.

Как лунное кольцо,
Как лик божницы,
Надвинулось лицо
Былой блудницы.
От Млечного Креста
Неотдалимы
Молящие уста,
Сны Магдалины.
Ни дева, ни жена,
О Божьем Сыне
Печалится она,
Дитя пустыни.
Меж чахнущих хлебов,
В захлестах смога,
Зовет свою любовь —
Живого Бога.
Зовет душа — не плоть, —
Так зычут гуси:
«Сойди ко мне, Господь!
О, Иисусе!»
А вечности шуга
Воняет тиной.
И адская дуга
Над Палестиной.

Cочатся медовые луны,
Иудово племя хмеля,
Полны виноградные чаши,
Пусты виноградные лозы…
И чудится голос Адама:
«Помилуй, зверину, меня,
Исусе сладчайший и горький,
Что зимние слезы».
Взошли под луной
Отдаленных дождей зеленя…
И всхлип соловья
Повторяет сердчишко мимозы…
Сухой, как земля,
Тугой, как змея,
Иуда безумен
В изломе священного транса,
Он тайной гортанной клеймен,
И ходит по кругу
Сладчайшая чаша
Пространства,
Горчайшая чаша
Времен.

Запричитал Иуда:
«Только я
любил тебя!
Так мудрая змея
Младенца человеческого любит,
И кольцами теснейшими голубит.
Чтоб не был ты
наивен и смешон
На ложе нашей пагубной подружки
Я! —
воровато поднял капюшон,
Пошел и предал тайные пирушки!
Чтоб не томился ты, как Божий перст,
Земное горе не хлебал горстями
Я! —
проводил тебя на Божий крест,
Прибил к покою Божьими гвоздями!
Учитель! —
Что же делать мне теперь? —
Стонать и выть, как проклятому зверю?..»
И он завыл, тихохонько, как зверь…
И я поэт, ему, как зверю, верю.