Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

(А ты сопровождаешь неотступно…)

Как пахнет ночь весенняя в степи!
В Дебальцево
свернул я к Сталинграду.
То вниз лети,
то круче забирай.
Всех терриконов темные громады
расположил в степи шахтерский край.

(Захлестнутый воспоминаньем сложным,
всем ложным,
чем меня ты обожгла,
я этим одиночеством дорожным
так дорожил,
как той,
кем ты была.)

И вот,
в луче, внезапно оробелом,
прищуренные вспыхнули глаза:
явилась сразу —
тоненькая, в белом;
я, топнув, надавил на тормоза.
«Вам далеко?»
— «Нет, километров восемь».
— «Одна? В такую темень!»
— «Что ж с того?» —
смеется и стоит.
«Садись, подбросим».
И села
возле локтя моего.

(Я знаю,
ты сказала бы: «Нахалка!
К мужчине! Ночью! Это неспроста…»
Да, мне всегда тебя бывало жалко:
тебя пугала ночью темнота.
И всё же ты —
святоша и трусиха,
ханжа, в гордыне выгнувшая бровь,
как ты хитро,
извилисто и тихо
решилась
обокрасть мою любовь!)

«Наш драмкружок —
ведущий в нашей школе.
Да, мы концерт давали в том селе.
Кто? Ухажер? Теленок на приколе…
Ой, гоните,
вы что — навеселе?..»
Я горько усмехнулся:
«Юность всё же,
понять ли ей ту боль, что я таю!»
Заметила.
Притихла.
Стала строже.
«Да что вы — роль!
Танцую и пою…»

И вспомнилась мне девушка иная,
как шла ночами долгими, одна,
плясала, пела в клубе, озорная,
любовью неземной озарена…

(Так оставайся, стриженная модно,
красавица презрительная, ты.
Передохнул легко я и свободно.
Увидел всё, прозрев от слепоты.
Качайся в море на волне глубокой,
заплачь другому, —
знаю, что вода.
Я серо-голубые с поволокой
глаза твои
не помню,
навсегда!)

«Как вы вздохнули странно!»
— «Просто — сердце»,
— «Смотрите,
как красив наш Краснодон!
У памятника молодогвардейцам
сойду.
Остановите.
Вот мой дом».
И выпорхнула в платьице веселом.
А я сквозь ночь степную,
сквозь весну
промчался по уснувшим тихим селам
и знал:
до самой Волги не усну.
И распростился с тяжкою тревогой.
И всех,
кому придет пора помочь,
направлю этой дальнею дорогой.
И пожелаю встретить эту ночь.

Как ваше имя?
Как ваше отчество?
Я — одиночество!

Вот как исполнилось в жизни
наше пророчество.
В ушах еще звон
от смеха,
от лепета птичьего,
в глазах еще пересвет непоседливой живости,
но всё это
ложью свалилось к подножью величия,
кошачьей игрой двоедушия,
хитрости,
лживости.
Один для другого —
мы умерли.
Без воскресения.

Два острова мы.
Меж нами легли расстоянья.
И громоздит одиночество льдины весенние.
Встречи забыты.
Остались одни расставанья.
Будем с тобою, мое одиночество, смелыми.
Вздох облегчения.
Выздоровление в ясности.
Ты избавленье от пытки
улыбками беглыми,
ты избежание
мягкой смертельной опасности.

Как ваше имя?
Как ваше отчество?
Я — одиночество.

Ты вспоминаешься мне,
будто море
шумом в раковине.
То обовьет меня тобою
степь пастушья.
Прощай.
То улица словами одинаковыми
поймает
и напоминает до удушья.
И Волга
о тебе так иногда расспрашивает,
а то рассказывать начнет,
как море выстроили.
Прощай.
Всё для тебя наивно приукрашивает,
а помнишь бурю,
как тогда срывало пристани!
Все наши крики торжества
еще взлетают взапуски,
но ликования и боли тихо отмерли,
и узкие следы твои на берегах
смывают заплески.
Пустынно, одиноко и бело
сияют отмели.
Нет,
спрятанная грусть, ты хуже лжи.
Всё обозначено
тем,
что ни мне и ни тебе
жизнь не простила.
Второе лето, как всегда, опять обманчиво.
Все запоздалые цветы
зима застигла.

Как с друзьями я не встречусь,
если в Грузии порой,
встретившись на повороте,
сходятся
гора
с горой!
Как же не найду!..
Бывало,
так и жили — вместе все,
ездили до перевала
по горячему шоссе.
В этом гаме, в этом шуме
часа не были одни.
Кутаиси и Батуми
вспоминают эти дни.
Вехи юности тревожной,
беспокойной и хмельной,
этот камень придорожный,
этот ключик ледяной.

Помнят белые уступы,
как смеяться ты могла,
ровные оскалив зубы,
воду горную пила.
Брызгалась водой,
смеялась,
всё кружилось столько дней!
Всё смеялось,
всё сменялось,
стало проще и ясней.
А, друзья мои!..
Немало
отцвело во всей красе.

Еду, еду к перевалу
по нагретому шоссе.
То же всё, и та дорога,
виноградники, жнивье…
Выменяла ты не много
за предательство свое.
Всё веселье променяла,
все дороги продала,
выцвела и полиняла,
стаяла,
как не была.

Как с друзьями не увижусь,
если в Грузии порой,
встретившись на повороте,
сходятся
гора
с горой!
Сходятся гора с горою!
Встретится с грядой гряда,
только мы в круженье этом
разлетелись без следа.

Цветы поливать перестала.
Молчала, являлась домой.
Какую-то книгу листала,
Смеялась,
ходила со мной.
Томительны стали и тяжки,
запущены —
вот уж тщета! —
противные эти бумажки —
квартирные наши счета.
Цветы поливать перестала.
Подумаешь!
Дни коротки!
Но очень уж ново и ало
сияли твои коготки.
А я не поверил сначала,
как верить беде не хотят.
Но ты невпопад отвечала.
Смеялась — и то невпопад.
Цветы поливать перестала.
Заметил. Жалею. Молчу.
Как будто от солнца устала.
Расспрашивать я не хочу.
А может быть, надо бы,
надо
тебя расспросить и понять?
Искала призывного взгляда —
я видел —
опять и опять.
Зрачки распирало от страха,
и губы сводило виной.
Таилась трусливая птаха
под смелостью этой шальной.
Я сам удивлен, провожая, —
какая во всем простота!
Не ты уходила,
чужая,
совсем и не ты,
и не та.
Иди!
Ни прощенья, ни просьбы.
Да если бы не отошла,
пожалуй, уже не нашлось бы
тех слов,
что сгорели дотла.
И так поломала немало
в разгуле своей пустоты.
Цветы поливать перестала.
За что ты казнила цветы?

По улице ходим с утра мы.
Прости мне, испытанный друг,—
ранений давнишние шрамы
чего-то напомнили вдруг.
Восходит тбилисское лето,
цветы и цветы на распыл.
Они
и напомнили это,
как будто я это забыл.

Ты помнишь — первый раз в Тбилиси. Лето.
Веселые и молодые, шли
сквозь волны знаменитого проспекта
плечом к плечу,
расстаться не могли.
Такой и шла,
как встретил на Арбате,
девчонкой светлокосой поутру.
Так тебе шло сиреневое платье,
в твоих коленях билось на ветру.
Зачем я это?
Кто подумать мог ли —
Москва, Тбилиси, Хельсинки, Париж?
И ты —
как в перевернутом бинокле
туманно, отдаленно отстоишь.
Всё возвращаю —
ничего не надо,
себе не оставляю ничего:
ни твоего расплывчатого взгляда,
ни сдержанного смеха твоего.
Хотелось бы спросить —
скажи на милость,
ты хорошо освоилась, скажи,
достаточно ли ты переменилась,
не тяжелы другие этажи?
Меня совсем из сердца излучила?
Теперь уже не мучает вина?
Ты хорошо другого изучила?
Смотри
не перепутай имена.
Твоя беспечность выглядела мнимой,
и бунтовство,
и смелая игра.
Я знаю — на душе твоей ранимой
вся беззащитность женщины была.
Неведомы порывы и извивы.
Рисковые чудачества темны.
К случайностям мы все несправедливы,
случайностями
все опьянены.
Боюсь я за тебя —
ты фантазерка.
Прощай совсем.
Теперь уже пора.
Живи же настороженно и зорко,
желаю тебе счастья и добра.
Не осуждаю, но и не прощаю,
не обсуждаю, но и не корю.
Спокойствия тебе не обещаю,
но вечное прощание дарю.