Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Ревную к тени, к призраку вины,
к слезам твоим,
и к улице, и к дому,
к себе,
к тому,
пришедшему с войны
с улыбкой,
бесшабашно молодому.
Всё жадничаю,
жажду,
вечно жду
и при тебе
всё о тебе тоскую,
как будто бы я на весеннем льду
ежеминутно головой рискую.

Я знаю —
весь —
в терпении твоем.
Смахни с меня неверия, как тени.
Узнавший одиночество вдвоем,
я славил одиночество со всеми.

Вот-вот передохну,
почти живу, —
теснят слова высокого свеченья.
Прошу тебя.
Люблю тебя.
Зову.
Как труден он для нас,
вздох облегченья!

Я шептал: «Повторись!»
Просил: «Повторись вся как есть!..»
Хотел, чтоб на свете земном
ты опять повторилась,
Хотел через годы тебя на руках перенесть,
чтобы снова взошла,
чтобы снова в себя претворилась.

Повторись
и явись,
как является новый рассвет.
«Повторись!» —
клокотала у горла веселая жадность.
Так не может случиться, чтобы ты не умножилась, нет,
не могло же так быть,
чтоб не длилась ты,
не продолжалась.
Прямо снилось и чудилось,
будто бы мне довелось
твой крик новорожденный слышать
и первое слово,
лицо твое видеть,
родное от смеха до слез,
и за руку брать,
и вести тебя,
школьницу снова.
Просил: «Повторись»,
чтобы все осветились пути
твоей нескончаемой тихостью и добротою,
которую долго искал без тебя
и не мог я найти,
той самой,
которой и сам-то, наверно, не стою.
Я вызвал тебя,
ты откликнулась,
вышла за мной.
Вода и земля нам нужны были для сотворенья.
Я взял мою землю
за гриву полыни степной.
Волжские волны спели нам песнь повторенья.

Я вспомнил про сказки,
стал их скликать на совет,
хорошо, что я вспомнил про них
и позвал без опаски.
Хорошо,
что,
наученный лживостью пройденных лет,
я вдруг обнаружил,
что верю
в хорошие сказки!
Сказка про аистов вспомнилась!
Аисты где?
Аисты! Аисты!
Но уже сентябрило.
Аисты двинулись к нильской далекой воде.
Аисты! Аисты!
Даль отзывалась бескрыло.

Я в Шереметьево сразу,
на аэродром,
отложил сигареты,
ремнем опоясался гибко,
взмыл меня в небо аэрофлотовский гром.
В полночь уже опустил
над огнями Египта.

Из Каира я вышел чуть свет.
Ил запружинил
у плоского берега Нила.
Сквозь заросли шел я,
и ночь исходила на нет.
Пустыня,
как в детстве,
всё дальше и дальше манила.
Аисты головы вскинули:
вот чудеса!
«Аисты, вас я ищу!»
— «Ты откуда?» — спросили.
«Откуда? Откуда?» —
кричали на все голоса.
«Аисты, ваш я земляк,
прилетел из России…»

Мы обсудили, как быть мне,
я пошел на Судан.
По Красному морю проплыл,
гляделся в стеклянное днище
Аисты находили меня по следам
и заверяли:
«Поможем тебе,
мы отыщем…»
— «Аисты, до свиданья!
Буду ждать от вас новостей.
Аисты,
я прошу вас
в прощальную эту минуту.
Аисты,
вы же всегда приносили хороших детей.
Аисты,
принесите мне дочку, Анюту!..»

«Ну, как там? —
кричали Расул и Григол.—
Подожди до зимы…»
— «Ну, как там?» —
вьетнамцы встречали в теченье недели.
На конференцию Азии с Африкой
съехались мы.
В те дни
я жил ожиданием
в городе Дели.
Что нового?
Нет ли чего?
Ждали день ото дня.
«Повторись!» — я шептал, как тогда,
еще в самом начале,
просил: «Повторись!
Повторись для меня…»
Мои белые аисты
что-то уж долго молчали.
В дорогах по Индии
жил я надеждой одной,
шептал: «Повторись»,
хотел, чтоб опять повторилась.
Молчание аистов
мучило,
словно бескрылость.
В Мадрасе
меня обдало океанской волной.
Я вытряхнул воду из уха
прыжком на песку,
как в детстве,
и шел по Мадрасу,
и думал о сказке:
как хорошо, когда веришь,
склоняясь к родному виску,
как в детстве,
как в юности, —
веришь всему, без опаски…
Весь сказочный мир мой внезапно возник,
когда я взошел на порог,
этот день — уже дата.
Я не забуду ни день,
и ни час,
и ни миг,
когда телеграмму вручил мне
гонец консулата.
«По сообщению агентства „Новости“.
Город Москва…»
(Площадью Пушкина
сразу
вселенная стала.)
«.. Из Дели…
приветствуем дочерью…» —
плыли слова.
Вот вам и сказка про аистов.
Слов не хватало.
Сквозь гул мировых новостей,
на высокой волне,
сквозь все грозовые разряды
простора сквозного
синеглазая новость
сюда долетела ко мне, —
спасибо тебе,
узнаю тебя, Родина, снова.
Спасибо вам, аисты — люди!
Несу вам цветы.
Дочь, —
говорят, что хорошая это примета.
Пусть белые аисты радости и доброты
мир осеняют
широкими крыльями света.

Ты слышишь мой вздох облегченья?
Скажи-ка ты мне
ты повторилась,
опять
ты в себя претворилась,
ты нескончаема снова!
Скажи-ка на милость!..
Вот почему я так аистов
жду по весне.

Наверно, так писать стихи нельзя —
всей грудью
надавив на лист бумаги.
Ведь строчки возвращаются, разя,
трепещут, как обугленные флаги.
Скажу себе:
спокойно,
отойди.
Опасно жить.
А легче в образ вжиться,
иначе
наступает боль в груди —
тень от стиха
на легкое ложится.
Нельзя
за каждой строчкой —
в новый бой.
Безумная затея нами движет:
чтоб каждую строку прожить собой
и самому еще
при этом
выжить.

Что делать с августом?
Что надо?
Кому сказать?
Куда пойти?
С сердечным гулом нету слада,
жить невозможно взаперти.
С размаху в ноздри пахнут травы,
плоды гнут ветви до земли,
и яблони стоят, как павы,
от нежности изнемогли.
У августа всего в достатке —
то дождь, то солнце, —
выбирай.
И гор обветренные складки,
и море полное — взакрай.
На золотых песчаных нивах
сгорают женщины дотла;
лежат в причудливых извивах
их плодоносные тела.
А мы без памяти и сами!
Такой тебя и сберегу —
свежеомытыми глазами
зовешь меня
на берегу.
Иду из-моря в пене зыбкой
с бесценной ношей.
Бьет волна.
За смуглою твоей улыбкой
тревога матери видна.
Прижалась изо всех силенок,
смеется мне — не упади! —
наш теплогорлый соловьенок,
Анюта,
на моей груди.

Больше не могу в себе носить.
Только вспомню — снова забывается.
Всё хочу, любимая, спросить:
как тебе живется,
как шагается?
Соберешь в дорогу — я спешу.
Встретишь — я в глазах твоих отсвечиваю.
Вспоминаю — вот сейчас спрошу…
И молчим,
взволнованные встречею.
День за днем работаем, живем,
год за годом отлетают в сторону.
Все тревоги, кажется, вдвоем,
радости, мне думается, поровну.
Ну, а вдруг всё это миражи!..
Ясность всё опять отодвигается.
Как тебе, любимая, скажи,
как тебе живется, как шагается?
Как тебе, скажи, в моем бою,
как тебе со мною рука об руку?
Я и то, признаюсь, устаю.
По земле идем. А не по облаку.
На исходе лета моего,
моего бушующего августа,
я еще не знаю ничего —
грустно тебе в жизни
или радостно.
Отвечай улыбкою одной.
Это знать другим не полагается,
как тебе, любимая, со мной,
как тебе живется,
как шагается?