Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Нам мотор привезли,
мы в траву сковырнули горелый,
новый — краном схватили.
Немец кружится тоже, берется за каждое дело,
тянется не по силе.
Мы смеемся:
«Смотрите, и этот работать умеет!
Приучай свою спину.
Дармоеды и рабовладельцы заметно умнеют,
как пришли мы к Берлину».
А теперь и Берлин на виду.
Впереди — только мир и работа,
честь победам!
Нам в колхозы свои,
на заводы свои нам охота,
мы к работе поедем.
Там теперь торжествует, в работу влюбленный,
поднимается рано
смелый мастер орловской земли —
Тимофей Емельянов.
(Это он над снопом становился тогда на колени,
это я
в ваши сенцы,
я вползал и стучался
в жару отступленья бредовом:
«Мы свои, окруженцы…»)
«Лена, пусть отец вынимает медаль и гордится
в день победы и мира.
Пусть на выставке ставят его золотую пшеницу
на подбитого „тигра“…»
Немец кружится тут же —
то гайку подаст торопливо,
даже вытрет рукою,
то броню он погладит ладонью,
не хозяин, а диво!
И откуда такой он?
«Знаешь что, ты не нужен, иди-ка отсюда, —
рассердился водитель.—
Без тебя тут управимся,
вон — в поместье иди ты!..»
— «Что с ним делать, девчата, скажите».
— «Давайте обсудим, вон машина готова.
Его показать бы всем честным трудящимся людям!»
— «Лене — главное слово».
— «Он рабовладелец, он крал у земли и у неба,
но расплата настала.
Пусть работает сам он,
чтобы, если заленится, —
хлеба
до весны не хватало.
Ты слышишь —
корми себя сам,
а рабов не ищи ты,
и живи себе смело.
Вот тебе
нашей социальной защиты
высшая мера!
Чтобы, видя мозоли твои,
твой хлеб, заработанный потом,
люди были б спокойны,
чтоб тебя,
подошедшего к мирным и честным работам,
не тянуло на войны!..»
«Уходи!» —
мы кричим ему с танка.
Он не верит чему-то,
гнется, шляпу ломая.

Это было за несколько дней до счастливой минуты
победного мая.

Бежит
по открытой лестнице
в шуме,
веселом звоне
весне молодой ровесница —
девочка в комбинезоне.
Косички схвачены бантом,
идет меж домов поселка.
Она,
как струна, натянута,
легонькая,
как пчелка.
К сини комбинезонной
над кармашком
приколот
знак
армии миллионной
Ленинского комсомола.
Ей на три ступени хочется
прыгнуть,
смеяться громко…
Ну, что вы!
Она работница!
Девушка,
а не девчонка!

Апрель.
На улице оттепель,
зима
в весну
переделывается.
И воробьям
легко теперь —
летят на каждое деревце.
Она переходит улицу.
Есть у нее желание
еще посмотреть
лицом к лицу
краснокирпичное здание.
Оно разрушено,
скомкано,
военной страдой обглодано,
но сколько юного,
громкого
зданию этому отдано!
Сколько с ним в жизни связано
трудом и огнем воспетого!
Всей жизнью
она обязана
славе здания этого.
Стоит она,
снова и снова
читает слова позолоченные:
«Здесь
в августе сорок второго
вооружались рабочие».
Читай и смотри:
из здания
выходят твои ровесники,
сдавшие испытание,
торжественные
ремесленники.
Идете вы,
смена старшего
великого поколения,
рабочего класса нашего
следующее
пополнение.
Не видите вы —
за вами
с улыбкой следят,
не строго,
и провожают словами:
«Счастливая вам дорога!»
Учитель глядит с волнением,
на площади
вас выискивая.
Идете вы
по направлению
летящей руки
Дзержинского.
Вот вы у завода замерли,
остановились снова,
даты побед
на мраморе
читаете
слово в слово.
Стена у завода светится
славой гвардейским ротам.
В ней вписан
победной лестницей
твой путь
к проходным воротам.
Учитель
следит за тобою,
мастер
тридцатилетний.
Ты стала
его судьбою,
явью,
мечтой заветной.
Он на комсомольском собрании
был прерван
снарядным свистом,
он в бой из этого здания
выступил коммунистом.
Вы часть его сердца
братского,
вы юность его народа,
комсомол
Сталинградского
тракторного завода.
Идите с его решением
без сомнений и оступи,
в вас видит он
продолжение
своей
комсомольской
поступи.
Дерзайте, страны новаторы,
всей молодостью
ударьте!
В комсомольском характере —
вечная
юность
партии.
Учителю многое помнится.
На груди его
молодо
залита
золотом солнца
звезда
геройского
золота.
Следит он за взлетом
вольного
пути твоего
неблизкого —
к заводу
от дома школьного,
через площадь Дзержинского.
Так партия непобедимая,
сметая врагов и трудности,
смотрит,
как мать любимая,
за комсомольской юностью.
Так смена смене идет
в строю,
куда показал Ильич рукой,
с великою эстафетою —
к жизни
коммунистической.

Завод мой,
как мне тебя не помнить!
Тяжелые,
в стальной синеве,
маслом пахнущие ладони
меня погладили по голове.
Завод мой,
твои рабочие руки
поднимали меня,
несли.
Ты открывал мне свои науки,
летопись сталинградской земли.

Меня, безотцовщину боевую,
сироту гражданской войны,
встретили,
выстроились вкруговую
и допросили твои сыны.
«Можешь?» — спросили.
«Могу!» — ответил
и плыл за Волгу
в тесном кругу.
«Хлеб любишь?»
— «Больше всего на свете!»
— «А без хлеба можешь?»
— «Могу!»
— «А можешь?»
И я обдирал коленки.
«А спрыгнешь с третьего этажа?»
Я сжал кулаки,
прислонился к стенке.
«Ну, попробуй!» —
сказал, дрожа.
Они заглянули в глаза мне твердо,
потрогали ребра
и кулаки.
«Будешь с нами!» —
сказали гордо.
И мы пустились наперегонки.
Ветер мечется пыльный.
Волга
к маслянистой воде звала.
Над домами всего поселка
небо, нагретое добела.
Мимо Дзержинского,
наглядеться
на то,
как беспредельна земля,
бежало босоногое детство,
пятками бронзовыми пыля.
По оврагам и подвалам —
в разведке,
к Мечетке, подпрыгивая на ходу,
детство
первенца пятилетки
выбегало
в тридцатом году.
К первому льду,
зазвенев коньками,
к первым арбузам
летало вскачь.
Ворота отмерив пятью шагами,
с утра гоняло футбольный мяч.
За первый трактор
оно в тревоге.
На митинге,
дожидаясь конца,
на крыле его,
свесив ноги,
сидело, как на плече отца.
Комендатура
не знала про это.
Детство в завод влетало, трубя.
Наши ворота
остались секретом.
Детство, я не выдам тебя!

Детство,
вижу в году далеком,
мое несмелое,
в первый раз
в сборочный цех
проникаешь боком,
стоишь в уголке
и не сводишь глаз.
Вот и привыкло,
почти как дома,
опять приходишь сюда тайком.

Ты, я вижу, уже знакомо
с этим
поблескивающим станком.
Ага, —
оглянувшись,
к тискам пристыло
среди обеденной тишины.
Не глядя,
ударило по зубилу,
ссадину вытерло о штаны.
Ты подпоясалось стружкой верткой.
Смотри-ка,
и голос уже не тот.
Да кто это ходит
такой походкой?
Не слесарь ли это
босой идет?
Детство,
а ну, разверни ладошки,
мозоли потрогаем.
Так и есть!
Уже успели стальные крошки
на кожицу розовую присесть.
Ты отступать не желаешь,
детство,
что же делать с тобою нам?
И ты мне само подсказало средство, —
брови сдвинув,
стало к тискам.
«Делай!» —
напильник запел несмело.
«Делай!» —
металл угловат,
колюч.
Рождается в муках
великое дело,
первое
твое испытание —
ключ!
Ты слышишь:
«Парень в делах не робкий!»
Ты видишь —
ключ твой,
на завитке,
шлифованным стеблем,
резной бородкой
сияет у мастера на руке.
Юности
ключ этот
мы подарим.
Бери его.
Сделай его судьбой.
Ты слышишь —
тебя величают:
«Парень».
Детство,
что мне делать с тобой?
Прощай, мое детство!
Ступая неловко,
шагом
ухожу навсегда.
Пахнет новенькая спецовка
ветром свободы,
огнем труда.
Ты долго, долго бежишь за мною,
и выдаешь ты меня
прыжком,
желаньем
по лужам ходить весною,
зимою
вдруг запустить снежком.
В цехах я шествую —
взрослый парень?
А ты не слушаешься меня,
бежишь
проехаться на электрокаре,
гайками спрятанными звеня.
Я к проходным
подхожу степенно,
свой пропуск открываю,
а ты
на фотокарточке
чубом пенным
контролершам улыбишь рты.
Ты так непоседливо,
так глазасто,
тебя похлопывают по плечу,
тебе улыбаются метров за сто,
а я о деле
сказать хочу.
Юность моя
подошла к девчонке.
Ты планы отвергаешь мои:
мне б —
прикоснуться к ее ручонке,
ты —
в косу ей
впутываешь репьи.
Я в комсомол подаю,
так что же
ты на собранье робеешь вдруг?
Комсорг я,
хочу показаться строже, —
а ты
вырываешься с пляской в круг.
Я брови сведу —
ты зальешься в смехе,
сесть приглашают —
ты любишь стоять.
Меня вожаком называют в цехе,
а ты —
в заводилы метишь опять.
Детство!
Я за тебя краснею,
мне неудобно с тобой идти.
Юность!
Мне по дороге с нею!
Ты отстаешь от меня?
Прости!
Где ты?
Нет от тебя ответа.
Прощай!
Всё меньше твоих примет.
В первую смену встают с рассветом
в году далеком
в пятнадцать лет.
Прощай, мое детство!