Владимир Набоков - Стихотворения

And then clasping my knees I start slowly
to sway backwards and forwards, and soon
I am speaking in verse, I am crooning
to myself as I sway in a swoon.

What a vague, what a passionate murmur
lacking any intelligent plan;
but a sound may be truer than reason
and a word may be stronger than man.

And then melody, melody, melody
blends my accents and joins in their quest,
and a delicate, delicate, delicate
pointed blade seems to enter my breast.

High above my own spirit I tower,
high above mortal matter I grow:
subterranean flames lick my ankles,
past my brow the cool galaxies flow.

With big eyes — as my singing grows wilder —
with the eyes of a serpent maybe,
I keep watching the helpless expression
of the poor things that listen to me.

And the room and the furniture slowly,
slowly start in a circle to sail,
and a great heavy lyre is from nowhere
handed me by a ghost through the gale.

And the sixty-watt sun has now vanished,
and away the false heavens are blown:
on the smoothness of glossy black boulders
this is Orpheus standing alone.

Dans le désert du monde, immense et triste espace,
trois sources ont jailli mystérieusement;
celle de la jouvence, eau brillante et fugace,
qui dans son cours pressé bouillonne éperdument;
celle de Castalie, où chante la pensée.
Mais la dernière source est l'eau d' oubli glacée…

Ne me les chante pas, ma belle,
ces chansons de la Géorgie,
leur amertume me rappelle
une autre rive, une autre vie.

Il me rappelle, ton langage
cruel, une nuit, une plaine,
un clair de lune et le visage
d'une pauvre fille lointaine.

Cette ombre fatale et touchante,
lorsque je te vois, je l'oublie,
mais aussitôt que ta voix chante,
voici l'image ressurgie.

Ne me les chante pas, ma belle,
ces chansons de la Géorgie;
leur amertume me rappelle
une autre rive, une autre vie.

Je ne puis m'endormir. La nuit
recouvre tout, lourde de rêve.
Seule une montre va sans trève,
monotone, auprès de mon lit.
Lachésis, commère loquace,
frisson de l'ombre, instant qui passe,
Bruit du destin trotte-menu,
léger, lassant, que me veux-tu?
Que me veux-tu, morne murmure?
Es-tu la petite voix dure
du temps, du jour que j'ai perdu?

Pourquoi le vent troublant la plaine
va-t-il virer dans un ravin,
tandis que sur l'onde sereine
un navire l'attend en vain?
Demande-lui. Pourquoi, morose,
fuyant les tours, l'aigle se pose
sur un chicot? Demande-lui.
Comme la lune aime la nuit,
pourquoi Desdémone aime-t-elle
son Maure? Parce que le vent,
le coeur de femme et l'aigle errant
ne connaissent de loi mortelle.
Lève ton front, poète élu;
rien ne t'enchaîne, toi non plus.

Улыбки, воробьи и брызги золотые…
Сегодня все с весной веселые спешат…
Осколки от теней на лужи голубые
Упали и дрожа отчетливо скользят.

Вся улица блестит и кажется лиловой…
Прорвали белый сон лазурью небеса…
Как всё, что нежит нас, и молодо, и ново!
Какие у тебя красивые глаза!

За дымкой ладана иконы на стене.
Певучие слова. Болезненность свечей.
Старушки грустные в платочках. А в окне
Весенняя лазурь и радость голубей.

«Ты молишься? Кому? Тому ли, Кто страдал?
Ведь мы живем с весной». И я твой взор ловлю.
Изгибы этих губ я часто целовал…
Я в ясности души читаю, как люблю…

Сверкал на солнце гранит дворцов.
Скользили тени. Пестрели флаги.
Казалось небо из синей влаги.
Казалось счастье из счастья снов.

Ты — в белой шляпе с огнем в очах —
Ко мне прижалась; и все видали,
И все смеялись. Уста пылали;
И мы смеялись с весной в устах.

Я знаю: пройден путь разлуки и ненастья,
И тонут небеса в сирени голубой,
И тонет день в лучах, и тонет сердце в счастье…
Я знаю, я влюблен и рад бродить с тобой.

Да, я отдам себя твоей влюбленной власти
И власти синевы, простертой надо мной…
Сомкнув со взором взор и глядя в очи страсти,
Мы сядем на скамью в акации густой.

Да, обними меня чудесными руками…
Высокая трава везде вокруг тебя
Блестит лазурными живыми мотыльками…

Акация чуть-чуть, алмазами блестя,
Щекочет мне лицо сырыми лепестками…
Глубокий поцелуй… Ты — счастье… Ты — моя…

Почти недвижна наша лодка;
Твоя рука в моей грустит;
Еще мгновенье… Сердце кротко
Шепнет «люблю» и замолчит…

В атласе вод прозрачно-черных
Слезятся белые цветы.
Стрекоз фиалково-узорных
Лиловым взором ловишь ты.

Церковный колокол смеется…
Ясна — сиреневая даль…
Порой влюбленно улыбнется
Моя хрустальная печаль…

А неба свод, — в мечте безбрежной,
В мечте, где счастье вижу вновь, —
Такой глубокий, чистый, нежный!
Такой похожий на любовь!!

Зовут влюбленного гвоздики;
Зовут вербены мотыльков;
Играют солнечные блики
В траве под зеленью дубов.

В жасмине прячут орхидеи
Свои лиловые цветы…
По узкой розовой аллее
Идешь ко мне навстречу ты.

Поникли бледные гвоздики…
Жасмины тронуты тоской…
И даже солнечные блики
Бессильно блекнут пред тобой…

За лесом улыбкой прощальной
Лучи золотят небеса…
Зачем, моя радость, печальны
Твои дорогие глаза?

Хочу целовать твои ручки,
Хочу в твои очи глядеть.
Смотри, разноцветные тучки
Уже начинают темнеть.

Под негою неба березы
В оранжевом блеске стоят…
Ты плачешь? Зачем эти слезы,
Зачем этот страждущий взгляд?

И тени поплыли тревожно,
И ветер колеблет цветы.
Ты мыслишь, что счастье, возможно,
Исчезнет, как эти лучи?

Напрасно! Ведь солнце, ликуя,
И ярче, и краше взойдет;
Под жаром его поцелуя
Увядший цветок расцветет…

Печали мои вечно молоды;
Злосчастный опал на руке…
Сжимаясь от влажного холода,
Закат отдается реке.

Стрекозы изящные, синие
Спустились на листья ольхи.,
На небе румяная линия,
На ней золотые штрихи.

Закат умирает в мерцании.
Так тихо, так сонно кругом…
Немая природа в мечтании
Чаруется собственным сном.

Смеется краска, смеется линия;
Ромашки шутят своим ответом.
Осколки счастья, лоскутья синие,
Куда-то мчатся, кидаясь светом;
Высоко в небе, сливаясь в полосы,
Привольно мчатся над пестрой нивой.
Как чужд мне холод родного голоса!
Слеза к ромашкам бежит тоскливо.