Александр Пэнн (Пэн) - Избранные стихи

Как ты жалела свой обманутый народ,

Мятежная в борьбе, ты родину любила!

Прижатая к стене, в подполье ты ушла,

Тебе зажали рот, но ты не онемела.

Стократ анафеме ты предана была

За то, что братьями арабов звать посмела.

Была окружена колючей клеветой

И неприступным рвом предательства глухого.

Но клятву ты дала: «Сберечь железный строй,

Вернуть себе права, разбить свои оковы!»

Пусть робок он еще, огонь в твоих глазах,

Ведь ты жила во тьме... Но недругов слепит он,

Бессмертие твое их повергает в страх,

А ты — твой реет флаг, в сражениях испытан!

По шумным улицам, как прежде, ты идешь,

Любима бедными, богатым ненавистна.

Еще спине твоей грозит безумный нож!

Еще швырнуть в тебя любую могут ложь!

Так будь настороже, покуда не зажжешь

И здесь высокий свет звезды социализма!

О ты, единая!

Как я с тобой един!

Победа Партии — всегда моя победа!

Поэт и коммунист, поэт и гражданин,

Приветствуют тебя со времени «Негеда» [24] «Негед» – поэма Александра Пэнна, написана в 1935 году. !

Средь сонма праздных рифм —

«фиал» и «идеал» —

Мой стих, как серый хлеб, был нужен повседневно.

Его железный ритм твой шаг напоминал,

Как сердце родины — в тисках он бился гневно.

И, отмечая день рожденья твоего,

Листая славный путь, — путь из подполья к свету,

Наполню свой бокал я клятвой боевой:

«Вовек не отступлю!

Пути иного нету!»

1949

Перевод Г. Семенова

Нет, она не в терновом венке —

в ореоле седин своих встала.

На понятном для всех языке

о недавней судьбе рассказала.

И клеймо на иссохшей руке

было каждому видно из зала.

Осенила детей

тихим благословеньем,

зал откликнулся ей

громким сердцебиеньем.

Было трудно молчать, —

стиснув зубы, молчали:

встала Вечная Мать

в ореоле печали.

Все сиротство, вся скорбь матерей

из бесхитростных слов вырастала.

Но — цветком из-под груды камней —

ее мужество торжествовало.

И надежной защитой над ней

тишина два крыла простирала.

До красивых ли фраз

этой женщине было,

если в каждом из глаз

плаха черная стыла;

и была эта речь

до последнего слова,

словно праведный меч,

милосердно-сурова!

— О птенцы мои, дети, мильон сыновей!

Пусть на миг ваши души коснутся моей:

мне бы их целовать, мне баюкать бы их,

но не делать кремневыми души живых!

Свет велик, и жестокость его велика,

сколько надо забот, чтоб не смяло ростка, —

так во имя же вашей мечты вековой

на ветру не качайтесь болотной травой!

Когда хмурится мир — места слабому нет,

он согнется и сдастся под натиском бед,

одинокий и сирый, — во веки веков

превозмочь не сумеет позора оков.

Как ни горестен был мой обугленный путь,

свет надежды в глазах я сумела раздуть:

и другим освещал он дорогу в ночи,

и бессильными были пред ним палачи...

Он придет, день расплаты, он будет суров!

Отомстим палачам за поруганный кров,

за вдовство, за сиротство, за ужас огня —

куйте душу свою для великого дня!

Потому и молитва одна на устах:

да не властным над вами окажется страх,

да сольется биение ваших сердец,

ибо каждый за мир и свободу боец!

Замолчала...

И вдруг через зал

черный парень — к трибуне рывком.

Он бежал и что-то кричал

спотыкающимся языком,

обнимать ее стал, повторяя упрямо

лишь одно только слово: м-а-м-а!

И конгресс зашумел, словно тысяча рек,

и заплакал конгресс — как один человек...

Париж, июнь 1949 г.

Перевод Г. Семенова

На крутой обелиск обрати свой взор

И застынь у его подножья!

Душит горе железное горло гор,

Жжет их пламенем, бьет их дрожью.

Эти горы отравлены горькой тоской,

Нашей кровью они пропитались...

В наше сердце направлены подлой рукой,

Над людскою надеждой, над песней людской

Здесь свинцовые пчелы метались...

...И тот голос, что пел,

не допел до конца.

Не допел, — не успел:

смерть сразила певца.

Песня вылилась в хрип,

дозвенеть не успев.

Запевала погиб.

Но остался припев,

Словно символ бессмертия, вечно живой,

Не задушенный смертью припев огневой:

«С этой песней мы ходили

сквозь огонь, сквозь смерть, сквозь ад.

Путь-дорогу мы пробили

с этой песней

на Эйлат.

Шли под зноем невозможным,

утонув в песке по грудь.

Но был твердым, был надежным

бесконечный этот путь.

Помни, родина, сыновьи

дорогие имена —

Те начертанные кровью

огневые письмена!

Мы еще тебя научим

песни новые слагать,

По пескам твоим зыбучим

к высшей радости шагать!

Ты по этим тропам выйдешь

из объятий вечной тьмы.

День придет — и ты увидишь

Жизнь, Свободу, Братство, Мир!..»

«М и р...» И голос замолк... И в ущельях гор

Эхо всхлипнуло отзвуком слабым...

На крутой обелиск обрати свой взор

И прочти:

Маалэй-Акрабим...

Стой и смотри!

Надо всем, что ты видишь окрест, —

Над горами, повитыми красным туманом,

Над извечной печалью библейских мест,

Над мятущимся Иорданом,

Над отрогами скал и цветами долин,

Над поселками и городами,

Над верблюжьей тропой,

над потоком бегущих машин,

Над пустынями и садами,

Над возделанной пахотой и целиной,

Над предутренней мглой и ночными огнями.

Надо мной, над тобой, над нами,

Надо всею нашей страной,

Над нашими жизнями занесена

Та рука,

которой ты смерти запродан,

И холодными пальцами душит она

Горло двух народов,

двух наших родин.

Стой и смотри!

Крови льется река.

«Алейýм [26] Алейýм (арабск.) – на них. ! Алейýм!»

Снова смерти пчела зажужжала...

Знай: ее смертоносное жало

Отточила эта рука.