Майкл Палмер - Сотрудничество поэзии

Майкл Палмер всегда казался мне кем-то вроде альпиниста тишины. Альпинист лучше спелеолога, учитывая мою клаустрофобию. Я помню, как неожиданно и легко он оставлял (именно оставлял, а не прерывал или заканчивал) беседу, сопровождая свой уход необязательными: пару стопок (shots) коньяку (brandy) и повозиться с бумагами. Помню его чтение в Беркли, в книжном магазине «Black Oak» в 1993, где я вынужден был сесть в первый ряд, потому что в книжной тишине было плохо слышно. Вуаль исчезновения укрывала его до поворота гостиничного коридора, стирая шум собственным тлением. Не обязательно упоминать ночь.

Не потому, что порой молчал, когда, скажем, было привычно говорить со всеми, кто вокруг, и они с тобой тоже, даже, если никто ни к кому особо не обращался, как то обычно и водится, и когда много всех и радостно, оттого что все идет в самом деле без сучка, без задоринки и проявляется (как раньше — кювета, раствор, кислые пальцы, прищепки) тенью фотографий: поздний вечер, Стокгольм — но, так и было, я и не думал о том, что Майкл может так ловко исчезать в глубинах казалось бы несокрушимых массивов шума и, пропав из виду на продолжительные минуты, появляться с какими-то кристаллами беззвучия в горсти, в которых отражались они сами, требовавшие всматривания, здесь я говорю о Хельсинки, а это уже после Стокгольма, который был до этого.

Это 1989 год. Мы у черно-синего окна за ужином. Одновременно видна вода, угадывается берег, сияет в измороси мостовая, в окне видим также самих себя, которые видят, как кто-то из друзей застыл у их (нашего) стола, протягивая руку с газетой «Helsinki Sanomat». Новость. Криста Вольф сотрудничала со Штази. Если не ошибаюсь, возникла пауза, то есть время, когда мы не потеряли друг друга из вида, но потом словно увидели друг друга и я понял, что он понял то, что я понял… и мы подняли бокалы за ее «Voraussetzungen einer Erzählung: Kassandra» [8] «Предпосылки одного рассказа. Кассандра» (нем.). . Кассандру я прочел в «ИЛ» на прекрасном русском безо всяких «условий». Немецкого не знаю.

После мы еще сидели около часа, и у нас хорошо получалось рассказывать друг другу все до последней страницы того, что не написали и не читали.

Его волшебные исчезновения в коридоре по направлению к рюмке коньяку и «бумагам», о которых упоминалось выше, относятся ко времени, наступившему спустя неделю. Был Петербург. Гостиница называлась «Советской»: вина в городе нет, но в гостиницу оно к вечеру какими-то путями поступает еще горячим, после разлива на заводе. В буфете холодно, омерзительно, есть нечего. Кларк Кулидж [9] Кларк Кулидж (р. 1939) — поэт круга Палмера. выше всех ростом и намного безмолвней Палмера.

В наличии быстро остывающее вино (в самом деле вино), которого не найти в лавках окрестностей, оно называется «Саперави», и есть ощущение прошивающего насквозь мир электричества. Ткни пальцем в воздух и палец обуглится, но одновременно с этим где-то возникнут стены, деревья и Бог.

Такие были годы. Каждый день изменял не день, а эпоху, которая, надо думать, когда-то наступит (некоторые из них нам удалось пережить, оставшись в живых). Где-то на нижних этажах отеля агонизировала «Березка» (оттуда коньяк). Это именно Майкл сказал на встрече с любителями словесности на каком-то верхнем этаже бывшего Союза писателей (до сожжения дотла последнего), где тогда располагались редакция журнала «Искусство Петербурга» и издательство «Северо-Запад».

Зал, собравший в своих стенах как «патриотов» и «не особо патриотов», сумасшедших и не очень, голодных и сытых, словом всех, кто по-«петербургски» верил в «Гумилева» и «желтизну правительственных зданий», был настроен скептически к американским коллегам, а заодно и к русским поэтам, которые были с ними.

Кто-то, бравируя независимостью, хмелем и возрастом звонко прокатил тираду: «Ну вот, цензуры нет, теперь мы… — я не помню точно, что именно „мы“… — свободны и вы, наконец, поймете, — говорящий, скорее всего, имел в виду молчаливо стоявшего Палмера, — что такое… духовность!»

На что Палмер тихо, проникая шум восторга сказал:

— Полагаю, вы еще не встречались с «цензурой рынка».

Все тот же 1989-й. В ответ Майкл услышал честный в своей снисходительной иронии и потому совершенно открытый смех.

Голос. Видишь этот пурпурный оттенок, окрасивший небо?

Другой Голос. Я бы сказал багряный, скорее багряный.

Г.А есть какая-то разница?

Д. Г.В одном больше розового.

Г. В каком?

Д. Г.В каком — что?

Г.В каком больше розового?

Д. Г.Вообще-то, не знаю.

Г. Но тогда как ты можешь…

Д. Г.Звучит подходящим образом.

Г.Ты всегда полагаешься на звук?

Д. Г.Звук?

Г.Ну да, звук…

Д. Г.Что это значит: «Полагаешься на звук»?

Г.Я хочу сказать, иногда это начинается со звуков — ничего больше. Ты следуешь за ними, ты…

Д. Г.Музыкальных звуков?

Г.Нет, менее организованных.

Д. Г.Как те, что сейчас нас окружают?

Г.Нет, как те звуки, которые сейчас нас не окружают.

Д. Г.Звуки, которые ты не можешь слышать?

Г.Звуки, которые ты не можешь слышать.

Д. Г.Ты слышишь звуки, которые ты не можешь слышать?

Г.Нет.

Д. Г.Нет?

Г.Они до слышания.

Д. Г.До слышания?

Г.Слышание — это внимание. До внимания.

Д. Г. Багряный : «Нежно-пурпурный, фиолетовый или сиреневый цвет».

Г. Пурпурный : «Разновидность оттенка между синим и красным; один из цветов, обычно называемых фиолетовым, сиреневым, багряным и т. д.».

Д. Г.То же самое и не то.

Г. То же самое или не то же самое.

Д. Г.То же самое как не то же самое.

Г.Не то же самое.

Д. Г.То же самое не есть то же самое.

Г.Форма заполнена в тридцать шесть.

Д. Г.Фуксин.

Перевод Александра Скидана

Все эти слова мы в свое время применяли к вещам, но теперь их оставили, чтобы опять приблизиться к знанию вещей. Так, в горах я открыл для себя последнее дерево или литеру А. То, что было мне сказано, было кратко вполне: «Я окружен никчемностью синевы, летящей по сторонам в поля горькой полыни, васильков и пустырника. Если в пальцах растереть любую из трав, запах впитается в кожу, но частиц не увидишь. Таков и язык, который тебе не понять». Раскрывая лучи алфавитного дерева, я уносил один за другим их по склону, вниз, к нашему дому, добавляя к огню. Позднее на углях мы пекли золотую кефаль, приправленную маслом, перцем, солью и орегано.