Сергей Рафалович - Пленная Воля

Давно пора трусливые расчеты
оставить тем, кто верит не в судьбу,
достойную великого народа,
и приковал к позорному столбу
души могучей вольные полеты.
Когда тюремщиком не будет воевода,
когда меж витязей не будет палача
и страх забудется пред угнетенным братом, —
душой отточенной, как острие меча, —
не бремя жалкое бессмысленно влача
раздоров мелочных по избам и палатам, —
мы дружно понесем свой жребий вековой,
верны судьбе неведомой доныне,
но с поднятой высоко головой
в сознании оправданной гордыни.
Давно пора врага не видеть там,
где жизнь подходит к ветхим воротам,
воздвигнутом владыками былыми.

В огне сверкающем и в едком дыме
пожара грозного, объемлющего мир,
свершается судьба, то буйная, как пир,
то незаметная, как будни человека.
Позор на тех, кто немощным калекой
плетется за толпой, прошедшей путь кровавый,
иль под ярмо давно поблекшей славы
ее склонить пытается опять.
Ни мир, ни жизнь дорог не знают вспять.
И если каждый верит по-иному
и правду чтит не брата, но свою, —
пусть этот спор решится не в бою,
где пламя жжет и сено и солому.
Решится спор не прихотью земной,
не силою того, кто властью избалован
и против нас восстал. Он все же нам родной,
и жребий нам один навеки уготован.

Но жребий не один враждебным племенам,
не схожим меж собой ни языком, ни верой,
безмерной пылкостью иль праведною мерой,
ни пестрым вымыслом, ни явью серой,
ни волею отцов, завещанной сынам.
Не узкая межа, овраг или речонка,
меж ними пропастью бездонною легла:
различьем вековым напитанная мгла,
и в будничных словах, и в песне звонкой,
и в тайной думе хмурого чела
черту незримую меж ними провела.

И с двух сторон, как два противных тока,
задержанных наперекор судьбе,
две истины, с Заката и с Востока,
влекутся яростно к решительной борьбе.
К чему искать обманного исхода
и обольщаться лживою мечтой?
Где друг пред другом встали два народа,
простор лишь одному и лишь тому свобода,
кто придавил врага победною пятой.
Не страшен нам отказ от всех благополучий
существования в уюте и тепле,
коль добыто оно не волею могучей,
но ложью хитрою, таящейся во мгле,
ценой неискренних и зыбких соглашений,
обходом трепетным вопросов и решений,
которым лишь один есть выход на земле.
И, если пробил час решительного боя,
когда живой поток затопит берега, —
в смиреннейшем из нас жива душа героя
и тот, кто жаждал мирного покоя,
с восторгом ринется на древнего врага.
Властней разумных слов и правых увещаний
звучит стихийный клич недремлющей вражды.
И нет пути назад, когда стоят у грани
рядами задними теснимые ряды.
Да будет, наконец, что будет неизбежно:
непредугадан рок, но светоч не угас,
Голгофа может быть в твердыне зарубежной,
но, преступив межу, мы скажем: «В добрый час».
И не никто, в тоске на миг мятежной,
пред чашею судьбы: «Да идет мимо нас».

На распутье трех дорог
старый Муромец стоит,
размышляет — не спешит:
«Силой не обидел Бог,
дал мне доброго коня,
острый меч и крепкий щит,
не сегодня он меня
разума лишит.
Если вправо я пойду,
клад найду.
Но богатство ни к чему,
коль жены нет в терему.
Если влево поверну,
то красавицу жену
мне сулит судьба в утеху.
Быть бы свадьбе, быть бы смеху:
я привык трубить в рога,
не привык носить рога.
А по третьему пути
смерть найти.
Смерть-то всякий повстречает,
где не знает и не чает.
Встречу где-нибудь свою:
только мне не пасть в бою.
Знать нетрудно наперед,
кто куда пойдет:
брат Алеша за казной,
брат Добрыня за женой.
Не пойду ли — все от Бога —
прямоезжею дорогой?»
Поразмыслил так старик
и пошел он напрямик
не к селу и не ко граду —
на разбойничью засаду.
Потоптал он их конем,
порубил он их мечом,
смерти в лапы не достался,
но один в живых остался.

На распутье трех дорог
я, как Муромец, стою.
Где построю свой чертог?
как устрою жизнь свою?
Старый, матерой казак,
из могилы вещий знак
мне подай.
Жаден я до всяких благ,
так и знай.
Жить хочу я для себя,
но родимый край любя,
жертвы не страшусь.
Смерти ты не ждал в бою:
я готов принять свою,
грудью встав за Русь.
Лишь бы верить, лишь бы знать,
что тебя недаром Бог
для страны твоей берег
и обрек нас умирать,
чтоб воскресла Русь.

С тобой, о Русь, свершая труд бесплодный
на ниве будничной, на ниве всенародной,
иль возложив на плечи тяжесть бранных дней,
все неразрывней и нежней
я связан скорбью безысходной.
Не то мы жнем, что сеяли впотьмах,
не то задумали, что наспех возводили,
не так мы веруем, как жили,
и в гроб кладем неискупленный прах.
И с той поры, как где-то на Востоке
неведомый Европе зародился быт,
твоей душой мятежной не избыт
какой-то грех исконный и жестокий.
Ни разу над судьбой не властвовала ты,
над случаем ни разу не царила;
как дикий конь, невзнузданная сила
топтать готова злаки и цветы;
и в глубине души горящее светило
не может даже в ней рассеять темноты.
Как древний богатырь, недвижна и покорна,
ты чуда ждешь, чтоб подвиги свершать,
не думая о том, что чудо неповторно
и лишь на тех, кто волей жив упорной
и долгу верен — Божья благодать.
Сама собой ты править не умела,
и не стремясь на свет из темного угла,
ты власть чужую рабски приняла,
как тяжкое ярмо, что принижает тело.
Но мудростью и светлою и смелой
не озарив ее, за нею не пошла.
И вот теперь, в тревожный час невзгоды
пред тайною бичующей судьбы,
когда вопрос: — достойна ль ты свободы? —
тебя нежданно вздернул на дыбы,
чей грех клеймишь? чье преступленье судишь?
какую казнь измыслишь? и кому?
и если все сметешь, — скажи: что строить будешь,
о ты, которая и этот час забудешь,
не научившись ничему?
Пойми, пойми, что всякий грех простится,
что всем преступникам пощада может быть,
и лишь тому, кто истины страшится,
кто знает цель и к цели не стремится,
судьбы карающей вовеки не избыть.
Не грех чужой мы ныне искупаем,
и наступил расплаты грозный час
не с теми, кто без нас и не для нас
веками властвовал над угнетенным краем.
Но общий грех и в их грехе признаем,
пока последний луч спасенья не угас.
Словами жгучими, как боль моя, молюся
за всех, чьи помыслы к тебе вознесены,
чтоб в жуткий час кровавого искуса
нам не забыть былой своей вины.
И если казнь, — да будут казнь Исуса
и смерть воскресная России суждены.

Есть мощь отважного бойца,
есть мужество упорной обороны,
когда бестрепетный и непреклонный
борец противится сильнейшим — до конца.