Сергей Рафалович - Пленная Воля

Топорщится-блещет шитье золотое,
Звезда на груди — как фонарь.
Но знатная челядь — лишь стадо людское,
А стадо — безликая тварь.

И выпрямив стройную, нежную шею,
Головку откинув, — она
С досадою шепчет: «Я властью своею
В неволю рабам отдана;

Царить над рабами царя недостойно,
Царить над царями хочу».
И тонкую руку подъемлет спокойно,
Без слов разгоняя толпу;

И тихо идет по пустынным чертогам
В венце золотистых лучей,
И грезит, забывшись, что встретилась с Богом, —
И Бог преклонился пред ней.

Подобран и стянут хитон ее белый,
Острижены кудри и выжжена грудь,
Чтоб лук тугострунный и мечущий стрелы
Она без помехи могла натянуть.

И руки, и ноги она обнажила,
Схватила секиру и вскинула щит,
Для боя, где силой измерится сила,
Для быстрой погони, коль враг побежит.

Как сталь, закалился для тяжкой работы
Приземистый, крепкий, но женственный стан;
И в жути смертельной борьбы иль охоты
Чужды ей и жалость, и робкий обман.

И светел, и ясен, и властно-спокоен
Очей немигающих вдумчивый взор;
И — дева иль мать — пред врагом она — воин
И верный соратник для верных сестер.

В борьбе и ловитве не ищет забавы,
Но дело свершает и долгу верна;
Чуждается рабства, гнушается славы
И подвиг ненужный отвергнет она.

Бестрепетным духом опасность измерит,
Осудит бездумный и дикий порыв,
И трезвым расчетам свершенье доверит,
Пред смертью и солнцем очей не склонив.

Она победила не силой, а властью,
Не мощью, а волей — красавца-коня,
И стало забавой, и сделалось страстью
Полезное дело минувшего дня.

Не кров свой она охранит от соседа,
И в даль не за пищею бег устремлен,
Но радует душу иная победа,
И зверь ей не нужен, коль зверь укрощен.

Бороться с сильнейшим искусством разумным
И прихоти быстрой его подчинить,
Над зверем свободным, над зверем бездумным,
Горячим и гордым бесстрашно царить,

И мчаться, и мчаться, забыв о покое
Вселенной созвучной и мерной, как стих, —
Да есть ли на свет блаженство такое?
Да стоит ли вечность мгновений таких?

Спина Афродиты и руки Паллады,
Широкие плечи и девственный стан,
Суровость Дианы и дикость Менады,
Любовных томлений презревших обман.

К могучей спине непокорного зверя
Она приросла, невесома, как пух,
Стремя иль влекома, но в мощь свою веря,
Как с плотью слиянный, бестрепетный дух.

Как ель стройна, как дуб могуча,
Гибка, как ивы гибкий ствол,
Бела как снег, черна как туча,
Быстра как лань, груба как вол.

Тюрьму одежд расторгнув смело,
И стыд отбросив далеко,
С трико слилось нагое тело,
И телом кажется трико.

Блестя рядами мелких блесток, —
Под золотою чешуей
Упругий стан и тверд, и жесток,
Как сук, охваченный змеей.

И высоко под сводом круглым,
В сиянье белых фонарей,
Она мелькает ликом смуглым
Под черным облаком кудрей.

Со злой опасностью играя, —
Над пропастью, где гибель ждет,
От края сводов и до края
Она свершает свой полет;

Вперед, назад, над темной бездной
Летит без встреч и без разлук,
Отдав работе бесполезной
Бесстрашье дум и силу рук.

Отрадно ей пытать удачу,
Дразнить лукавую судьбу,
Решать ненужную задачу,
Вести бесцельную борьбу

И, каждый миг касаясь гроба,
Упасть, блестя, среди огней, —
Меж тем как страх, восторг и злоба
Толпу склоняют перед ней.

С лицом старухи, но ребенок с виду,
Она слепого за руку ведет;
Как сына мать, его не даст в обиду,
Как дочь покорная, без спросу не уйдет.

Они бредут: куда? — не знают сами:
Вернутся вспять, чтоб снова завернуть;
И каждый день нетвердыми шагами
Проходят, не спеша, один и тот же путь.

От встречных ждут подачки иль укора,
Как от владык безвольные рабы,
И как рабы, не чувствуют позора
Привычных слез навязчивой мольбы.

Враждебно все и каждый шаг опасен;
Того, кто слаб, злой рок не пощадит.
Как мир кругом и светел, и прекрасен,
Не видит он, она — не разглядит.

Он стар и слаб, она — ребенок хилый.
Он все забыл, ей — нечего забыть.
И сказки детские теперь обоим милы,
Коль в сказке то, чего не может быть.

Так, день за днем, бредут и бредят оба;
Цветет земля невидимо для них;
И жизнь мертва, и смерть жива до гроба,
Одна для двух: невеста и жених.

Сухо, как дерево, тощее тело;
Старое платье висит как-нибудь;
Кожа, как осенью лист, пожелтела;
Выпали волосы, высохла грудь.

Точно березе цветущей и стройной
Корни живые навек обрубил,
В пору далекую юности знойной,
Мощный напор неистраченных сил.

Солнце ли греет иль дождь освежает —
Ей не напиться, ее не согреть.
Саваном серым ее окружает
Жизни бесплодной дырявая сеть.

Где б ни закинуть, — не будет улова:
Годы сквозь дыры бегут как вода;
Люди проходят без доброго слова,
Люди не вспомнят: никто, никогда.

Столько кругом и тепла, и уюта,
Столько любви и желанья любить…
Как не завидовать завистью лютой?
Горькой обиды в душе не таить?

Отзвук успеха — источник досады,
Отблеск веселия — режет глаза.
Желчная, шепчет: «Чему они рады?
Счастье — для вора, и смех — для глупца».

Тонкие губы презрительно сжаты,
Впалые очи сурово глядят,
Скудные мысли злословьем богаты,
Быстрые речи шипят и язвят.

В теле дряблом и горбатом
Дух уродливый и злой
Гордый гнев зовет собратом
И любовь зовет сестрой.

И, покорен злой затее,
Замок грозен и суров.
Но тюремщица страшнее
Стен, окопов и оков.

Ей неведома свобода,
Незнаком простор полей:
Из-под каменного свода
К сводам синим нет путей.

Ходит крадучись, как кошка,
И, таясь как дикий зверь,
Все увидит сквозь окошко,
Все услышит через дверь.

Все и помнит, и предвидит,
Мысли тайные прочтет,
Беспокойных ненавидит,
Непокорных в гроб сведет.

И во мгле, звеня ключами,
Точно ведьма кочергой,
Жалит острыми словами,
Жжет палящею тоской;