Лидия Лесная - Порхающая душа

Как хорошо тогда мне было с вами —
Так радостно глядеть в молчанье ваших глаз
И тихо говорить полусловами
О том, что я люблю и что волнует вас.
А на полу квадрат оконной рамы
Нарисовала яркая луна.
Вы помните — сидели до утра мы —
Вы — на ковре, я — в кресле у окна…

Я лежу. Сквозь ветки пинии
Смотрит неба бирюза,
Как твои — такие синие
И печальные глаза.
Брови тонкой чистой линией
Обвели твои глаза.
А глаза — такие синие,
Так печальна их слеза.
Твой полет — орла орлинее,
Клич — грознее, чем гроза,
Но всегда — такие синие
И печальные глаза.

Да, да, мне нравится, что он всегда серьезный,
Так детски рад тому, что сам в ее carnet
Себя вписать успел на танец грациозный
И счастлив он, крича: «et tout le monde tour-mez!»
Что с дамой в vieux Bruxelles изысканно флиртуя,
Ее уводит незаметно в зимний сад,
Роняет поцелуй за пальмой или туей
И возвращается взволнованный назад.
А после бала он в углу своей кареты
Устало-бледный, тихий, кутаясь в меха,
Капризы четких рифм сливает в триолеты,
Плетет в узорчатость нежнейшего стиха
Воспоминания о том, как в зале бальной
Творил причудливый и сложный котильон.
Он весь — игра огней.
Он весь такой хрустальный, —
В ажуре серебра старинный медальон.

Бывает часто так, что маленькое «да»
Звучит холодным словом расставанья,
Но как мне нравится услышать иногда
В едва заметном «нет» — полупризнанье.
Бывают часто незначительны слова,
Но ласковы зовущие улыбки —
И кружится в истоме голова,
Как будто от напева тихой скрипки.
Бывают странные волнующие сны
И нежные рассветы пробужденья, —
Как белой ночи северной весны
Под розовым закатом — зарожденье.

Так печальна моя комнатка-светелочка —
На столе горит игрушечная елочка
И задумчиво молчат слоны угрюмые.
Вечерами я хожу по комнате и думаю:
Отчего мне так милы цветы увядшие?
Отчего дороже мне подруги падшие?
Но молчит моя светелка одинокая —
Вся пустая кажется она, высокая.
Жгу стихи мои. Жаль тех, кому писала я,
Жаль себя — зачем душа во мне усталая.
Догорая, гаснут огоньки на елочке,
И темно становится в моей светелочке.

Я люблю тоскующие души —
Все равно о чем тоска.
Ты — моряк, я выросла на суше,
Но мы оба наши замки строим из песка.
Ты тоскуешь по родному морю,
Я тоскую по твоим очам —
И мы оба грезим по ночам
О просторе.
Ты покой души своей нарушил,
Оттого она мне так близка.
Я люблю тоскующие души —
Все равно о чем тоска.

Нет, нынешней весной не расцветут фиалки —
Там, где кровь — фиалки не цветут
И венков лиловых не сплетут
Наяды и русалки.
Не расцветут в лесах, обрызганных слезами,
Под ветками израненных берез
Подснежники — они не дети слез,
Они умрут под огненными небесами,
И не увидит ландыш, ландыш, царь хрустальный,
Как прилетит смеющийся апрель —
Нет, нынешней весной один цветок печальный
Нам подарит земля измученная — иммортель.

Жили-были — были-жили,
В кабачке одном служили
Piccolo и Piccola.
И в одной конурке спали
Две слезы одной печали —
Piccolo и Piccola.
Зимний холод, ложе жестко,
Но прелестны два подростка:
Piccolo и Piccola.
Двое деток. Где ж развязка?
Без развязки эта сказка. —
Piccolo и Piccola.

В жизни надо быть цепкой,
Как лапка попугая —
Бодрой и крепкой,
Знать: не ты победишь, победит другая.
Погибнет тот, кто пред жизнью смутится.
Жизнь — женщина и надо взять ее силой:
Сначала она возмутится,
Потом скажет — «милый».

Все вещи на моем письменном столе и туалете
Бездушны, когда в комнате они, я и кто-нибудь третий.
Но когда я с ними одна —
Я вижу, что им своя жизнь дана.
Вчера ночью подбежал к чернильнице флакон,
Он облил ее духами,
Он обнимал ее прозрачными руками
И столько нежных слов сказал ей он.
А она отрицательно головой качала
И молчала —
Она любила костяную вставочку с золотым пером.
Флакон утешала бутылочка, в которой бром,
Смеялись подсвечники, что было сил,
А пудреница сплетню плела.
Флакон подбежал к краю стола,
V фарфоровой кошечки носик отбил,
Пресс-папье расцарапал
И бросился на пол.
Кошечка потерлась об чернильницу льстиво
И скатала: «Разбился? Не жалей.
Он был такой некрасивый».

Девочка никогда не получит за диктовку пять —
Она слишком любит букву «Ћ».
Маленькая, примирись с двойкой,
Но во вкусах будь стойкой:
Пиши «зеленая ћль»
И «налћтћла мћтћль».
Нет лучше мотива,
Чем — «это красиво».

Слезы — это фонарики.
Освещают тьму тоски.
Люди-сухарики,
Или — плоские куклы из дубовой доски: —
На них нарисованы лица,
Они говорят слова
И называются: юноша или девица,
Министр или городской голова.
Монеты — подставочки к дьявольским пирожным —
У кого их больше, тот ближе к аду.
Но кто может быть настолько осторожным,
Чтобы сказать — «мне их не надо»?
Жизнь — мельница с тремя крыльями:
Любовь, деньги и слава.
За них все цепляются с огромными усильями,
Но срываются и падают — налево или направо.
Кто покорно. Кто кричит.
А мельник смотрит и молчит.

Ау! Ау! Где вы,
Милые девы?
В облаках душистой пудры
Вы нежны и сереброкудры.
Вы легко скользили по паркету
И мечтали о любви в ажурных боскетах.
Вы дарили няне на Рождество душегрейку
И горько плакали, хороня канарейку.
А кавалеры, что были вам хорошо знакомы,
Писали на память стихи в альбомы.
Нежные девы!
Ау! Ау! Где вы?
Голос ответил: «Молчи!
Они теперь зубные врачи».

Она была верной супругой.
Однажды утром она рассказывает другу:
«Мне снилось, будто я наяда и живу в Ниле.
Вдруг пять змей в колокола зазвонили —
Я вспорхнула и улетела в Америку».
«Все истерика, — презрительно сказал он, —
Бабий сон!
Скажите пожалуйста — Наяда из Нила!»
Вечером она ему изменила.

Я подумала: «Ей, вероятно,
Будет приятно»
И девочку в театр привела я,
Но она горько плакала о том, что принцесса злая,
Что всем принцам головы рубит
И ни одного не любит.
Маленькая, не плачь.
Ведь это женщина, а не палач —
Ее сердце плачет вместе с тобой.
Скоро-скоро и она станет рабой.