Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1838–1846 годов, не включавшиеся в сборники

День счастливый, день прекрасный —
Он настал – и полный клир,
Душ отвёрстых клир согласный,
Возвестил нам праздник ясный,
Просвещенья светлый пир.

Небесам благодаренье
И владыке русских сил,
Кто в родном соединенье
Старца чуждого рожденье
Пировать благословил!

Духом юности моложе —
Он пред нами, ставы сын
Витых локонов пригоже,
Золотых кудрей дороже
Серебро его седин.

Не сожмут сердец морозы:
В нас горят к нему сердца.
Он пред нами – сыпьтесь, розы,
Лейтесь, радостные слёзы,
На листы его венца!

Звучат часов медлительных удары,
И новый год уже полувозник;
Он близится; и ты уходишь, старый!
Ступай, иди, мучительный старик.
На пир зовут: я не пойду на пир.
Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном;
Ничтожествуй, волнообразный мир,
И, суетный кружись при блеске ложном
Мильонов свеч и лучезарных ламп,
Когда, следя мгновений бесконечность,
Мой верный стих, мой пяти стопный ямб
Минувший год проталкивает в вечность.

Скорей, скорей! – настал последний час —
И к выходу ему открыты двери.
Иди, злой год. Ты много взял у нас,
Ты нас обрёк на тяжкие потери…
Умолк, угас наш выспренний певец.
И музами и славою избранной;
Его уж нет – торжественный венец
Упал на гроб с главы его венчанной.

Угас и он, кто сыпал нам цветы
Блестящего, роскошного рассказа
И Терека и браного Кавказа
Передавал заветные черты.
Ещё певца маститого не стало,
Ещё почил возлюбленный поэт,
Чьё пенье нам с первоначальных лет
Игривое и сладкое звучало…
Умолк металл осиротелых лир.
……………

Суровый год! Твой кончен ход унылый;
Последний твой уже исходит час;
Скажи, ужель поэта в мир могилы
Могучего переселив от нас,
Земле взамен ты не дал поселенца,
Руками муз повитого? Ужель
Ни одного ты чудного младенца
Не положил в земную колыбель?

Да и взойдёт он! Таинственных велений
Могуществом, быть может, уж влеком,
В сей миг с грудным родимой молоком
Он пьёт струи грядущих вдохновений,
И некогда зиждительным огнём
Наш сонный мир он потрясёт и двигнет,
И песнь его у гроба нас настигнет,
И весело в могилу мы сойдём…

Когда тяжёлый, душный день
Горит и жжёт, отъемля тень,
С нагих брегов, томленья полный,
Кидался ль ты в морские волны?
И вдруг, охвачен глубиной,
Проникнут тайным трепетаньем
Ты предавался ли лобзаньям
Сей влаги светлой и живой?
Окончив день тревожный свой
С его заботой и страданьем,
Устав измученной душой,
Ты освежался ль в час ночной
Небес глубоким созерцаньем?
О, если жаждешь новых сил,
Предайся бездне сей, но прежде
Смири желаний дольных пыл
И воспрети земной надежде;
И, мысль земную оторвав,
От грешных уст не дай ей слова!
Не чист язык твой, без покрова
Её, бесплотную, оставь;
Узлом святого упованья
Ей крылья светлые скрепи,
И мысль, без слов, без одеянья,
Нагую, в небе утопи.
Пусть в эти дивные мгновенья,
Её сиянием обвит,
Святой венец благоговенья
Твоё чело оледенит;
Власы подымет трепет хладной,
Слеза сверкнёт в твоих глазах, —
И ты постигнешь, как отрадно
Душой купаться в небесах!

Пёрл земли новороссийской
Он цветёт, блестящий град,
Полон славы мусикийской
И возвышенных отрад;
На морском высоком бреге
Он вознёсся в южной неге
Над окрестною страной
И пред дольними красами
Щеголяет небесами,
Морем, солнцем и луной.

И акация и тополь
Привились к брегам крутым;
Под рукой – Константинополь,
Под другой – цветущий Крым
И евксински бурны воды
Шумно пенят пароходы,
Хлеб идёт с конца в конец,
А Одесса, что царица:
У подножия пшеница,
Из червонцев слит венец.

А бульвар? – Приволье лени.
Где сквозь вешний аромат
По ковру вечерней тени
Ножки лёгкие скользят,
Моря вид и отблеск дальний
И целебные купальни,
Где в заветные часы
Сквозь ревнивые завесы
Блещут прелести Одессы
Иль заезжие красы…

И светла и благодатна
Жизнь Одессы, сладок юг;
Но и в солнце видим пятна,
Чист не весь и лунный круг:
Нов, спесив, от зноя бешен,
Может быть в ином и грешен
Юный город, а притом
Сколь он небу не угоден, —
Пылен, грязен и безводен.
Эгоизм и степь кругом!

Всё смолкло. Тишина в чертогах и во храмах;
Ночь над Петрополем прозрачна и тепла;
С отливом пурпурным, подвижна и светла
Нева красуется в своих гранитных рамах,
И так торжественно полна её краса,
Что, кажется, небес хрустальных полоса
Отрезана, взята с каймой зари кровавой
И кинута к ногам столицы величавой,
Чтобы восставшая в час утренний от сна
Над этим зеркалом оправилась она.
Скользит по влаге челн. Свободно, без усилья
Летит он; вёслами бока окрылены;
Грудь острая крепка, размашистые крылья
Росли в родных лесах, в дубравах рождены;
Они склоняются и с шумом тонут дружно,
Вдруг вынырнут они, – с них прыснет дождь жемчужной,
И брызги окропят поверхность гладких струй.
Задумчив юноша над гладкою равниной
Плывёт. Ему незрим челна спокойный бег;
А этот каменный великолепный брег
Проходит перед ним широкою картиной,
И пышно тянется необозримый ряд
Сих зданий вековых, сна царственных громад,
И каждая из них, приблизясь постепенно,
Взглянув на путника сурово и надменно,
Отводит медленно от грустного пловца
И стёкла и врата блестящего лица.
И вот заветный дом, где вьётся чёрный локон,
Где ножка дивная паркет животворит;
И тот на юношу бесчувственно глядит
Недвижной синевой своих широких окон,
И пуст на высоте привешенный балкон.
Молчит ночной гребец. Везде глубокий сон.

Расступись, гора, развались, гора,
Покажи мне, что в недрах твоих!
Что сокрыто в тебе, что таится в тебе —
Не богатство ли руд золотых?
Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора,
Под тобою не клад ли лежит?
Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,
А разросся гранит, да гранит?

Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!
Покажи, что в твоей глубине!
Что грядущие дни – отдалённые дни —
В них назначены ль радости мне?
Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?
Совершатся ль желанья мои?
Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске

Пить лишь горечь, не сладость любви?
Неподвижна гора, непреклонна судьба;
Что в них скрыто – неведомо нам.
Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,
Вечной тайны не вскроет очам.
Это цепи души – жить незнанья в глуши
И смиренно ждать лучшей поры;
Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,
Вскрыть утробу сей страшной горы?