Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

У Каина много крови
наследует пахарей племя,
и зависть в крестьянском доме
раздоров посеяла семя.

Женились два старших сына:
от снох вражду и обиды
увидел Альваргонсалес,
внучат еще не увидев.

Для алчности деревенской
наследство и смерть неразлучны
тому, что имеют, не рады,
а жаждут того, что получат.

Любви церковная мудрость
не вызвала в младшем сыне, —
красивых девушек страстно
он предпочитал латыни,
и рясу он сбросил, уехал
в заморский край за удачей.
Мать слезы лила: в завещанье
отец ему долю назначил.

Изрезали лоб загорелый,
нахмуренный лоб, морщины,
и синие тени густеют
под злым серебром щетины.

В осеннее утро вышел
из дома Альваргонсалес,
борзых он не взял с собою,
собаки дома остались.

Задумчиво и печально
аллеей он шел золотистой,
шел долго, пока не увидел
источник с водою чистой.

Покрыв одеялом камни,
на берег он опустился
и, песней воды убаюкан,
в глубокий сон погрузился.

Увидел Альваргонсалес,
как Иаков {55} 55 …как Иаков… — Имеется в виду эпизод из библейской «Книги Бытия»: Иаков увидел во сне лестницу, уходившую в небо, и услышал с вершины лестницы голос бога, обещавший Иакову благословение в потомстве. , лестницу выше
горы и тучи — до неба,
и был ему голос свыше.

А феи-прядильщицы {56} 56 Феи-прядильщицы — трансформация образа античной мифологии: одна из мойр (богини судьбы, в римской мифологии — парки) прядет нити жизни каждого человека. тут же
меж ярко-белой кудели
и золоторунной пряжи
моток весь черный продели.

Вот трое детей играют
у дома перед забором;
со старшими прыгает рядом
большой чернокрылый ворон.
Жена поглядит, улыбнется
и снова шьет, напевая.
— Что делаете, вы, дети? —
Не смотрят и не отвечают.
— Ступайте на гору, дети,
пока еще ночь за горами;
ковыль наберите охапкой,
зажжете мне доброе пламя.

Дрова в очаге домашнем
лежат аккуратно рядом,
и старший хочет разжечь их,
но не разгорается пламя.
— Отец, огонь не зажегся,
ковыль отсырел под дождями. —
Второй помочь ему хочет,
собрал он ветки и щепки
и сунул в дубовые чурки,
но искра погасла в пепле.
Подходит младший и в кухне
большой огонь разжигает
под черным куполом печки,
и пламя весь дом освещает.

Альваргонсалес доволен,
прижал он младшего к сердцу,
сажает его на колени.
— В руках твоих пламя не меркнет;
хоть ты последним родился,
но в сердце моем ты первый.

Тут оба старших отходят
за край сновиденья и тают.
Но между двумя беглецами
железный топор сверкает.

Над ширью полей обнаженных
луна полнощекая встала,
запятнана облаком круглым,
огромным, багряно-алым.
Шагали два старших сына
Альваргонсалеса молча,
отца они увидали,
он спал у воды неумолчной.

Лицо отца исказилось,
все резче он брови сдвигает;
черта меж бровей, как зарубка,
какую топор оставляет.

Во сне сыновья его колют
кинжалами без сожаленья;
и вот он проснулся и видит,
что правда — его сновиденье.

С водой ключевою рядом
скончался Альваргонсалес.
Четыре кинжальных раны
в боку у него остались,
а в шею топор вонзился,
и кровь оттуда хлестала.
Про черное дело в поле
вода говорит, струится,
а двое убийц убегают,
чтоб в буковой роще скрыться.
До Черных Вод, где Дуэро
свои питает истоки,
несут мертвеца, оставляя
кровавый след по дороге,
и в эту бездонную воду,
чтоб тайну она сокрыла,
к ногам привязавши камень,
бросают отца, как в могилу.

Нашлось с источником рядом
забытое одеяло,
а дальше до буковой рощи
кровавая струйка бежала.
В деревне никто не решался
приблизиться к Черным Водам
искать там было б напрасно;
багры до дна не доходят.

Бродил коробейник в округе,
его во всем обвинили,
в Даурии арестовали
и смертью позорной казнили.

За месяцем месяц проходит —
и мать от горя скончалась.
В гробу, говорят очевидцы,
она за лицо держалась
руками, сведенными смертью:
лицо она спрятать старалась.

И вот сыновьям достались
и хлевы, и огороды,
поля под пшеницей и рожью,
трава на лугах плодородных,
и улей на очень старом,
расщепленном молнией вязе,
злой пес, две упряжки мулов,
и овцы — тысяча разом.

Уже зацвела ежевика
и сливы в садах побелели,
уже золотистые пчелы
от ульев к цветам полетели
и аисты в гнездах, венчая
церковные башни упрямо,
уже стоят неподвижно
изогнутыми крюками.
Уже придорожные вязы
и тополи над ручьями,
что ищут отца — Дуэро,
покрылись зеленью снова;
а небо прозрачно и сине,
и горы без снега лиловы.
Альваргонсалеса землю
заполнит богатство собою,
а тот, кто вспахал ее, умер,
но спит он не под землею.

На дивной земле испанской,
в сухой, воинственной, нежной
Кастилье, где длинные реки,
есть горы, и цепи их смежны.
Из Бургоса {57} 57 Бургос — город в Кастилии. в Сорию едешь, —
они как редуты и в шлемы
как будто одеты, и гребнем
стоит Урбион {58} 58 Урбион — горная цепь в Кастилии между провинциями Сория и Бургос. надо всеми.

Крутой тропинкой два сына
Альваргонсалеса едут
к дороге, из Сальдуэро
проложенной в Коваледу,
на бурых мулах верхами
в сосновом лесу Винуэсы
вдогонку за стадом, чтоб стадо
домой пригнать из-за леса.
Скача по сосновым рощам,
свой длинный день начинают;
к верховьям Дуэро едут,
и каменный мост оставляют
они за собой и службы
роскошной виллы в именье
«индейцев» праздных. В долине
река звенит неизменно.
Стучат по камням копыта
под рокот воды веселой.
На том берегу Дуэро
поет страдальческий голос:
«Альваргонсалеса землю
заполнит богатство собою,
а тот, кто вспахал эту землю,
не спит, не спит под землею».

Вот место, где лес сгустился,
сосна с сосною сомкнулась,
и старший — он ехал первым —
пришпорил бурого мула,
сказал: «Поедем скорее,
две с лишним лиги осталось
по лесу, проехать их надо,
пока нас ночь не застала».

Два сына крестьянских, рожденных
для жизни грубой, суровой,
дрожат на горе под вечер,
припомнив день из былого.
Из чащи глухого леса
доносится песенка снова:
«Альваргонсалеса землю
заполнит богатство собою,
а тот, кто вспахал эту землю,
не спит, не спит под землею».