Евгений Витковский - Век перевода (2006)

Вот в этом бремя сих последних дней.
Я выжил, чтоб его изведать сам
И дать ответ: довольно ли сего?
Ведь если горе новое придет
И надо будет братьям руку дать,
Доколе жила бьется на моей —
Да задержусь на долгие года,
Чтоб извлекать из пропасти слепцов,
Хотя б ушел на это целый век!»

Но он был мертв, и полдень миновал.
День к вечеру клонился. Впятером
Мы погребли его и разошлись,
А я, переодет, ушел в Эфес.
Пещерный вход теперь забит песком.
Валент исчез, его утерян след.
Бактриец был как дикое дитя —
Он не писал, не молвил, лишь любил.
И чтобы эта память не ушла, —
Ведь завтра отдадут меня зверям, —
Я то же Фебу верно расскажу.
Ведь и доныне лик Ученика
Любимого, кому служил и я,
Иные люди ищут на земле,
Но тщетно — то ль не поняли они
Один намек в конце труда его,
То ль эта речь была искажена,
Переходя из уст в уста других.
Поверьте — в этом мире больше вам
Не встретить взгляд божественных очей!
Всё было как сказал я, и теперь
Он вновь лежит у Бога на груди.

[Керинф, прочтя, стал спорить; вот ответ:

— Когда Христос, как утверждаешь ты,
Не более чем лучший Человек, —
Его награду следует признать,
Сейчас и вечно, худшей из наград.
Ведь Он считал, что жизнь — в одной любви,
Считал — любовь должна войти во всех,
Наполнить души, слить с Его душой, —
Его отрада всем и всех — Ему.
Ты говоришь — награду Он обрел.
Но и сейчас немало вольных душ
И множество — живущих во плоти.
Когда б замедлил с возвращеньем Он
Еще на десять иль двенадцать лет
(Таков расчет), на каждый палец твой
Придется в день, когда погибнет мир,
По сотням душ, уверенных в словах,
Что Он со всеми станет Плоть Одна,
Будь это Памфилакс иль Иоанн —
Жених для всех! Так может человек?
А Он затем и умер, как сказал.
Признай же, что Христос — безмерный Бог
Иль побежден!

Но побежден Керинф.]

Сурова земля к безутешным сердцам,
Но их в Аэндоре ждут.
Жены, скорбя по своим мертвецам,
Дорогу легко найдут.
Тех, кого помним в лицо до сих пор,
Мы вновь обретем на пути в Аэндор.

Руки во тьме — Боже мой! — узнают! —
Смотри и внимай голосам,
Что нас утешают! Легенды не лгут,
Ты в том убедишься сам.
С мертвыми можно вступить в разговор
За некую мзду на пути в Аэндор.

Но нам непонятна смутная речь —
Дрема их так глубока!
Их с дальнего берега могут привлечь
Только уста чужака.
Так к матери весть перейдет рубикон
От сына. Таков Аэндора закон.

Таланты, что явлены напоказ,
На радость мертвым даны.
Пока они не откроют глаз,
Стенать и хрипеть должны.
Оформится в связную речь этот вздор
Утробный, — плати на пути в Аэндор.

Терпенье и вера нужны — на век,
И мы разгадаем ответ.
Ведь то, что вещает родной человек,
Порою похоже на бред.
(Нас сводит с ума лживых призраков хор,
Пока о наших любовных делах не вызнает Аэндор…)

О, путь в Аэндор древнейший из всех
И самый безумный путь.
Ведет он к логову Ведьмы тех,
Кто скорби изведал суть.
С времен, когда правил Саул, до сих пор
Их путь неизменно ведет в Аэндор.

Когда-то дорога была через лес,
И минуло семьдесят лет.
Ты видишь, что сделали дождь и зной:
Дороги той больше нет.
Ни знака, что кем-то был путь проторен
(С тех пор, как поднялся лес),
Но он — под натиском анемон,
Под вереском — не исчез.
Там вяхиря самка гнездо свила,
Там рай для семьи барсука.
Когда-то дорога сквозь лес была.
Об этом спроси лесника.

И если под вечер войдешь в тот лес
В зените лета, когда
Прохладой овеют края небес
Форельную гладь пруда,
Там выдры непуганой свист-манок
Услышишь: шорох и свист,
И мерную дробь лошадиных ног —
Сквозь лес, что тернист и мглист,
Сквозь чащу стремительный вечный галоп
Стихии наперерез;
Знакомый, как запах росистых троп,
Потерянный путь через лес…
Но нет пути через лес.

Умру и я, как многие из многих;
и грабли на дорогах бытия
оставят след — гряду могил пологих.
Одна из неимущих и убогих,
в пустое небо взгляд уставлю я.

И стану прахом. Время всех меняет.
А на углу со шляпою пустой,
как палочку волшебную, сжимает
свой посох нищий. И закат роняет
в подставленную шляпу золотой.

Но этот дар не взять в худые руки
и даже на картошку не сменять.
А я сыта, лежу, не зная муки.
Так морю вторят раковины звуки,
в них скорбь и гнев. Страстям уже не внять…

Да, я была. Я пыль с подметок ваших.
Я знаю, умирать вам тяжело.
Торгаш доход считает, дурень пляшет.
А вы у светофора: путь укажет
неумолимый рок, тупое зло.

Вы каторжники, руки ваши знают
лишь тачку, у иного — нож в груди.
Тут бьют воров, там глупых истязают.
Я — прах, что с ног народа отрясают,
я знала вас, оставшись позади.

Я этот облик ваш в себе носила;
как зеркало разбитое, слаба,
я плохо вашу сущность отразила.
Ах, я для вашей вечности не сила —
ничтожество, песчинка… и раба.

Ком глины, из которого ваяют
простую форму, взявши в оборот.
Что вам сердца, которые пылают,
уста, что к вам с надеждою взывают,
и голос, что осанну вам поет?

Я облачаюсь в одиночество свое,
ничего, что рукава длинны, —
теплее нет одежды, для нее
ни стежки, ни булавки не нужны.

Мне некто одиночество скроил,
что боль и облик чувствует людей;
я в складках знак увидела, он был
таким, как шеи черных лебедей.

И пробудился взгляд внутри меня —
павлиний глаз, что крылышки смежил, —
он видит волны, что бегут, тесня
границы светлых дней и темных сил,