Евгений Витковский - Век перевода (2006)

И про нас — вспоминаешь? — там листва зашепталась,
Зашумела на деревьях, нас, блестя, смогла понять.
Но в устах твоих — холод, там таится усталость…
Так давай же в сад вернемся — дни умершие искать!

Там — тропинка, что рядом со знакомой черешней…
Вспоминаешь ли дорогу — ту, что шла сквозь целый свет?
Будь же в прежнем наряде и с прическою прежней!
В сад пойдем. Войдешь ты первой, ну а я — тебе вослед…

Ночь дышит мраком — душистым, жарким,
Цветною пряжей дрожит она,
И, бирюзовым сияньем ярким
Венчая небо, царит луна, —
То листья тучек дрожащих красит
Она лучами, то снова гасит;
То отблеск лунный пронзит волну,
Что одинока во тьме долины, —
Падет подобьем стального клина,
Как якорь — с неба и в глубину!

Я вдоль родного когда-то брега
Плыву на лодке ночной порой;
И лодка просит себе ночлега,
Под дубом хочет сыскать покой,
Но слышу — плачут цветы в печали:
Здесь нет приюта! плыви же дале!..
Здесь сны бесцветны и жизнь — впотьмах,
Тебя здесь лиры не встретит пенье,
Крестами стали твои стремленья,
Всё, что любил ты, — сегодня прах!

Мой челн-скиталец, плыви свободно!
Не одинок я, во тьме спеша
Меж стен ракитных дорогой водной, —
Со мною лодка, ее душа!
Себя — не лодку — в потоке вижу:
Мы с ней едины — нельзя быть ближе!
Но облик сердца да будет скрыт:
От взглядов чуждых должно таиться,
Что кровь из сердца вовсю струится,
Что сердце плачет и так болит!

О! дунул ветер, и всё заметней
Запела флейта — тростник речной!
О! вот и дуб мой, мой дуб столетний —
Шумит печально он надо мной!
Но мне — я знаю — теперь из дуба
Креста не сделать, не сделать сруба:
Другие души под ним теперь
Прохладу ищут палящим летом;
А я — бездомен на свете этом,
Мне не откроют радушно дверь!

О! мчатся зимы, и вёсны мчатся,
Тускнея, солнце глядит на мир,
И звезд небесных лучи темнятся,
И всё темнее волны сапфир!
Кем я родился? И в чем причина,
Что рядом с домом моим — пучина,
Что недоступен приют людской,
Земля далёко, а гибель — ближе?
Плыви до смерти, мой челн, плыви же!
Пусть нас обнимут волна с рекой!..

Ночь дышит мраком — душистым, жарким,
Цветною пряжей дрожит она,
И, бирюзовым сияньем ярким
Венчая небо, царит луна, —
То листья тучек дрожащих красит
Она лучами, то снова гасит;
То отблеск лунный пронзит волну,
Что одинока во тьме долины, —
Падет подобьем стального клина,
Как якорь — с неба и в глубину!

А вот и ночь, и танцы снов,
и в небе — полумесяц вновь,
как половинка от секрета, —
так говорил я в давний час,
когда такой же месяц гас,
гас над тобою в час рассвета.

Взглянув на небо, на огни,
ты попросила: «Измени
сей месяц; ждет он исполненья».
И — полнолуние! И вдруг
отсек луны зеркальный круг
уста от уст без сожаленья.

Помоги мне, мокрая долина,
исцели погодою нежданной,
жизнь настрой мне, как орган старинный, —
пусть она звучит трубой органной.

Жизни суть запрячь в трубу любую —
как собаки, трубы чтоб скулили.
Пальцам дай страданье — пусть тоскуют,
чтоб не только очи слезы лили.

Беды нас какие бы ни ждали —
пусть погибель мира впереди, —
никогда не будешь ты в печали,
если крик найдешь в своей груди.

Вытащит, как раненого с поля,
даст твой крик спасение тебе.
В зове помощь слышится и воля,
и вершина милости — в мольбе.

Род человечий! Вижу я, скорбя:
Ты ныне — враг Христовым повеленьям;
Велел любить Он ближних с умиленьем,
Сердечно, беззаветно, как Себя.

Зачем же Он, страдая и любя,
Нас подарил спасительным ученьем?
Брат брату угрожает истребленьем,
Жестоким адским пламенем губя.

Нет ни в морали, ни в культуре прока,
Когда тебя так ослепила страсть,
И ты, как зверь, злодействуешь жестоко.

Венец из звезд носи, коль хочешь, всласть:
Благую весть забыв во тьме порока,
До вести злой сумел ты ныне пасть.

Из лачуги за тихим леском —
Той, где дверь за порог завалилась, —
Мне к парадному входу в «губком»
Принести свою юность случилось:

Как на вилах, нацеплена там,
Кровенеет мужицкая шкура,
Чтобы лаяли псы по кустам,
Чтобы лисы скулили понуро…

Средь растущих до неба дорог
Пробегают в чулочках девчата,
Голубиною стайкою ног
На Крещатик влетают крылато.

Эти ноги белы и чисты —
Так белеют, как лилии ранью,
Словно выпили воду цветы
От степей зоревого купанья.

Кто ж содрал эту шкуру с отца,
Нацепил ее прямо над нами
И твердит — мол, свобода с крыльца
Развернула багряное знамя?

Душегуба не видно теперь,
Только знаю: он рядом таится;
Коль в толпе не скрывается зверь —
Для кого ж эта шкура дымится?

Помню: детство плеснули во тьму,
В степь из миски мужицкой пролили!
Ныне ведаю я, почему
Здесь детей никогда не любили;

Почему — догадался я — мне
Материнской любви не досталось
И луна молодая в окне
Мне кнутом в этом детстве казалась…

Знаю я, почему за забор
Меня гонят, как пса, неустанно,
Почему свой бунтующий взор
От земли поднимать я не стану.

От моих, от мужицких корней
Свирепеют иные — я знаю,
Но мое озлобленье сильней:
В нем вулканная сила взрывная!..

Веет ветер степной на «губком»
И, на улицу брызгая кровью,
Развевает в просторе слепом
Эту шкуру, как будто коровью…

Ты скрыт теперь за преградою,
О мой величавый град, —
Одной для души отрадою
Стал памяти аромат.

Ты нам — святое знамение,
Ты небом отмечен был;
Святилось твое рождение
Любовью нездешних сил.

Увидишь — даю в том слово я —
Без счета весен и лет,
Ты встретишь рожденье новое,
Росистого утра свет.

Лучи над твоими склонами,
Небес твоих чистых синь
Приснятся мне, утомленному
Ушедшей жизнью. Аминь.