Евгений Витковский - Век перевода (2006)

И возникали в воздухе опять
Виденья прошлых лет — сады, леса,
Ночные башни, море, небеса;
С чего бы — не могу я вам сказать.
Но знал я, что в космической ночи
От дома моего шли те лучи.

В вещах старинных есть незримый след
Той сущности, прозрачной как эфир,
Которая пронизывает мир
И служит связью тех и этих лет.
И это — непрерывности печать,
Секретный ключ, открыть способный дверь
В закрытый мир, где прячется теперь
Минувшее — его не увидать.

Но в час, когда вечернюю зарю
Багровый провожает небосклон,
Встают века, что впали в мертвый сон,
Но не мертвы, а живы. Я смотрю
И в странном свете вижу: вот она —
Твердыня лет, где стены — времена.

В пятнадцать лет вас Бог оборони!
Пять я в любви начислил степеней.
Взгляд первою бывает искони,
Второй — беседа, поцелуй за ней,
Потом желание обнять нежней.
Я степени последней не начел.
А в чем она? — Немеет мой глагол.
Приди, однако, вы в мои покои,
Быка я за рога возьму, хотя и гол,
И покажу вам, что это такое.

На травке кролики в лесу
Резвятся нежно и невинно,
И пьют они взасос росу,
Как налегаем мы на вина.

Тот бело-, а тот сероух;
Бродяжки эти издалече.
От них исходит тминный дух,
Они ведут такие речи:

«Мы кролики. Невежды мы,
Неграмотнее нет народа.
Мы носим то среди зимы,
Что подарила нам природа.

Мы не гадаем по звездам,
Мечтою не стремимся к далям,
А также в область старых дам
Не следуем мы за Стендалем.

Нам Достоевский незнаком,
И мордочки у нас не строги,
И, уж конечно, мы ни в ком
Не ищем разных психологий.

В сапожках ходим меховых —
Мы только кролики лесные.
За неименьем таковых
Не пишем в книжки записные.

И Кант нам попросту никто,
Никак в его идеи вгрызться
Нам не желательно. Зато
Мы Лафонтена-баснописца

Глубоко чтим. Но предпочтем
Молчанье, нежели нам станут
Так излагать ученый том,
Что даже наши уши вянут.

Полезем за Елену в бой,
Готовы выкинуть коленце,
Но песни нет у нас такой,
Что пели древле митиленцы.

Фиалку песенкой простой
Мы забавляем без огласки,
А тонкость купно с красотой —
Пусть ими лакомятся ласки.

Ах, наша песенка тиха;
Ее лужайкам подарив, мы
Не брезгуем в конце стиха —
Уж вы простите — ставить рифмы.

И Шопенгауэру назло,
Которого мы не читаем,
Жизнь, свежий воздух и тепло
Великим благом мы считаем.

Вдыхая сладкий дух сосны,
Не в тесноте и не в обиде,
Мы кролики и мы нежны,
В тени на задних лапках сидя».

Вздымался на дыбы вал, словно жеребец,
По воздуху мотал раскидистою гривой.
Я море в час грозы увидел наконец,
Я, что привык ходить в долине молчаливой.

Выл ветер и вопил, раскатывая зов,
И океан скакал на скалы, свирепея.
От этих ужасов, от черных сих валов
Дышалося душе свободней и вольнее.

Луна безумная, скользнув по небесам,
Вдруг осветила ночь сиянием туманным.
И в дали были лишь свирепый лай и гам
Да выкрики и рев над пенным океаном.

Природа вечная — знать, и тебе страдать,
Знать, и твоей душе известен час кончины.
Не в этих бурях ли ты будешь век рыдать
И в ветрах бешеных всегда кричать с кручины?

И ты страдаешь, Мать, ты, кем мы рождены,
Мы, что порой мрачней грозы твоей полночной,
Подобные тебе во всем твои сыны,
Как ты, изменчивы, измучены, порочны.

Японцы выбрали эгидою от бед
Таинственную тварь и странное растенье:
Грибы, которые — ни зверь земной, ни цвет,
А к ним нетопырей, что вживе схожи с тенью.

Не в сих ли символах уразуметь дано,
Что счастье не бежит к свободам бирюзовым,
А только к ласковым и непонятным зовам
С вопросом, шепчущим: «Да где и в чем оно?»

О светлячочки,
Вы — точно точки
В ночи, и вновь
Гореть вы рады,
Как световклады
В саму любовь.

Вы на полянке,
Мои светлянки,
Огни полей!
И как вы падки
Зажечь лампадки
Ночных лилей!

И, как дождинки,
Ронять звездинки
Привыкли вы,
Их с высей сея, —
Рой эмпирея
На ткань травы.

От светоока
Блестит осока,
Мерцает лес,
И зелень нивы
Глядит ревниво
На синь небес…

Рой искроточек
Я на листочек
Собрал — и вот
Здесь, на поляне,
Так мил Диане
Ваш хоровод,

Когда несутся
С огнем сосудцы
Из темноты,
Огнепрыгуньи,
Светомигуньи,
Светоцветы.

Я запер зал опять и поприбрал покои, —
У барского добра без сна мне ночевать.
У пса — и у того есть время для покоя:
Врастяжку на плите он может почивать.

Закрыл водопровод, поставил в шкаф посуду,
И платье вычистил, и лампу я зажег,
И в тихой темноте под лестницею буду
Теперь ронять слезу на черствый свой кусок.

Мне отдых, Господи, сужден лишь на кладбище,
Впервые для меня зов будет мил и прав,
Когда откликнусь я, лежа в гробу на днище,
Тебя, о Господи, хозяином назвав.

Стрелок теней, схвативши в руки
Свой лук, с колчаном за спиной
Проходит лес, где дремлют звуки,
Когда густеет мрак ночной.

Ему собачьи очи светят,
А черный пес с ним рядом — бес.
Его зачуют и заметят
И волк, и вепрь, укрывшись в лес.

Трясясь от страха, в чаще горной
Охотник черный с черным псом
Идут так тихо ночью черной,
Не видя ничего кругом.

Пес бродит травами густыми,
И в ночь уставился стрелок;
Из дали следует за ними
Большой бродячий огонек.

Стрелок и пес ночи и тени
Всегда пройдут наперерез,
И человек — во тьме видений,
А черный пес с ним рядом — бес.