Евгений Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)

Казенный конверт: небеса,
Синяя вышина.
Штампует здесь адреса,
Глумясь над надеждой, Луна.
Прочтет нам Смерть-прокурор
Отсрочку иль приговор?

Стою на Божьем клочке у дальнего края земли.
Вздымаются пики вокруг, река бормочет у ног.
Гадаю, зачем я был создан, впустую ли дни ушли:
В последнем моем приюте настолько я одинок.

В последнем! Да, смерть близка. Слыхал ли ты плач мужчин?
(Рыданья корежат их души и рвут их, словно в аду.)
Бывало, и я рыдал, но слез больше нет средь морщин,
Сижу в пустынном безмолвье, покоя вечного жду.

Покой! Ну, так вот он вокруг; безмолвье до самых корней.
Оделись хребты в горностай, наряд золотой у холма.
Илистый, синий Юкон бурлит у хибары моей.
Мне, думаю, только река сойти не дает с ума.

Ты — монстр безжалостный днем, ты — черствая, жадная тварь.
Стремнины, пятна мазута — и смерч кружит над рекой.
А ночью — Титан ты в муках, угрюмый, темный бунтарь,
Навеки в бешенство впавший, жаждешь найти покой.

Ты требуешь дань человечью, но не попаду в западню.
Юкон, я нрав твой усвоил, и ты признал мой диктат.
Я лес рублю и сплавляю, в Доусон плот свой гоню,
Там деньги, виски и бабы, а следом за ними — ад.

И ад и муки затем. Живя в одиночестве здесь,
Я б жизнь, что осталась, отдал, чтоб бремя с себя свалить.
(Отказано в искупленьи тем, кто злобствует днесь. —
Те губы, что Бога хулили, не смогут Его молить.)

Бессильный, как жук, что наколот навек на иглу Судьбы;
Несчастный в камере смертных, к тюремной ограде взлети!
Задавлен безбрежным миром, я жду, устав от борьбы,
Тону в тишине, где лишь небо и звезды, как конфетти.

Смотри! Из дальней долины рапира вонзилась в ночь,
Прожектора луч с парохода — он молча шарит в горах.
Вот гордая сила чужая, что тьму прогоняет прочь,
Уверенно, торжествуя, везет и надежду, и страх.

Словно смотрю на сцену — мне жизнь парохода видна:
Мелькают веселые лица, доносится стук колеса.
Сердце бьется всё громче, но падает вновь тишина.
О чувствах в нахлынувшем мраке знают лишь Небеса.

Быть может, меня замечал ты, быть может, меня жалел —
Бродячего лесоруба, вот здесь у хибары моей.
Однажды меня не увидишь; презренье — изгоя удел,
Жалость меня не утешит: усну до скончанья дней.

Была моя жизнь задачей: в ней ответа нет искони.
Я бился, глуп и небрежен, не знал о тщете труда.
И вот итог нулевой. Скорее, о Смерть, смахни
С доски меня, будто школьник: однажды и навсегда.

Вот конец войне жестокой — как победы сладок миг!
Мы сквозь слезы победителей встречали.
В пурпур улицы оделись, наш триумф был так велик!
Гром литавров — и не место для печали.
Крыши скрыты морем флагов, блеск мундиров и наград,
Колокольный звон гремел под облаками.
Шли солдаты Королевы на торжественный парад,
Мы гордились победившими войсками.

Вдруг стемнело, тень упала — так зловеща и мрачна,
Вмиг колокола затихли, смолкло эхо.
И как тряпки сникли флаги, их накрыла пелена,
Молча ждали — людям стало не до смеха.
Небо всё темнело, ветер гнал обрывки серых туч,
Сердце сжал нам страх, и глас раздался рядом:
«Пусть оденут город в траур, будет флагов цвет гнетущ,
Войско Мертвых к нам сюда идет парадом».

Он всё ближе, ближе, ближе, тот ужасный, жалкий строй —
Память прежней грозной воинской гордыни.
В шрамах трупы: кровь и струпы, а из ран сочится гной,
Взгляд пустой пропитан горечью полыни.
Пена на губах иссохших, в муке изогнулась бровь!
Так шагали полусгнившие колонны:
Ноги хрупки, рук обрубки, всё смешалось — грязь и кровь,
Долетают заунывной песни стоны!

«Мертвых бросили средь вельда, но мы, вражеский окоп
В этот день оставив, прошагали мили.
Под Магерсфонтейном пали, в Коленсо, у Спион-Коп,
Ваш триумф ценою крови оплатили.
Вы должны нам, а в награду — лишь могила наш удел?
Получить свой долг мы к вам пришли в надежде.
Славьте нас теперь за муки, боль и доблесть ратных дел,
Как не чествовали никого вы прежде».

Лица в страхе леденели, к нёбу прилипал язык,
И мутился ум, таким речам внимая.
С ужасом взирали люди на погибших горемык,
И захлестывала нас тоска немая!
Как оболган их приходом самый первый мирный день!
губ кривых оскал и в трупных пятнах лица.
За шеренгами шеренги всё тянулись, словно тень.
Вдруг я понял — мне кошмар весь этот снится.

В пурпур улицы оделись, наш триумф был так велик!
Между крышами и небом флаги рдели.
Город словно обезумел; точно мальчик, пел старик:
В небе радостно колокола гудели.
Свет, веселье, но порою всё ж мелькнет в глазах тоска.
И когда живого чествуем героя, —
Милосердный Бог, пусть помнят все грядущие века
Марш бойцов, что не вернулись с поля боя.

На кладбище в любви слились
Мы с Мэй во тьме кромешной
И на могиле предались
Утехам страсти грешной.
Женитьбы нашей близок час —
Бранить нас нет причины…
Запретный слаще нам экстаз,
Чем брачные перины.

Средь страстных вздохов и утех,
Прильнув к губам губами,
Не мог не думать я о тех,
Кто мирно спит под нами.
Бедняги! Долг вас чтить велит,
Нам ваша милость — в радость.
Надеемся, не возмутит
Вас, мертвых, жизни сладость.

Когда уйду я в мир иной,
В могилу землю бросят.
Пусть часто клятвы надо мной
Влюбленные приносят.
Обет услышав, я сердит
На них не буду, верно:
Любовь жизнь новую родит —
Я рад тому безмерно.

Я врыл палатку под сосной
На травяном холме,
В рудник вгрызался в летний зной,
Отчаялся к зиме.
Мне снился прочный капитал
И самородки в ряд;
Увы, под носом клад лежал,
Как люди говорят.

Решив, что дело мне во вред,
Я клял мечту свою.
Решив, что золотишко — бред,
Всё бросил — и адью.
На холм тот швед пришел потом
И ковырнул киркой:
Нашел богатство под кустом, —
Нрав у судьбы такой.

От тех богатств хранит нас Бог,
Что голову кружат.
Он закутил, он занемог
И провалился в ад.
Вожу, немного потужив,
Я грузовик с мукой.
Швед помер, я покуда жив, —
Нрав у судьбы такой.

Коль случай нас с тобой сведет,
Уверен, что меня
Не примешь точно ты в расчет,
Пройдешь как мимо пня.
В лицо не взглянешь никогда —
Нет дела до калек,
Ведь я — безликий, как орда, —
Обычный человек.