Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии

Ты был моим другом. Говорят, в дружбе всегда один раб другого. Ты – мягкий и податливый, не способный сделать верный шаг – был рабом. А моя исключительная твердость и умение провести самую точную линию давали мне право на роль хозяина. Я учил тебя жить, радовался твоим маленьким успехам. Я любил тебя, не без снисходительности, конечно…

Когда начались сокращения, ты ушёл к художникам. Для тебя это был шанс избежать безделья и прозябания, но я воспринял этот шаг, как отказ от профессии, как путь в никуда. Я смеялся над тобой, когда ты начал рисовать. Мне – стороннику прямых и чётких линий, это представлялось глупостью.

А потом, спустя несколько лет я попал на твою выставку. Первая же твоя картина меня поразила игрой света и тени. Я сразу хотел уйти, но не ушёл – заставил себя посмотреть всё и даже оставил запись в книге отзывов. Ты не знаешь, чего мне это стоило, а я не могу это описать.

Я вышел из галереи, поехал на вокзал и там снял дешёвую шариковую ручку. Не запомнил ни её лица, ни возраста, только следы чужих зубов на её треснувшем колпачке.

Вернулся домой под утро, перемазанный мерзкой синей пастой и полный отвращения к себе. Паста так и не отмылась. Я соскоблил ее ножом, с тех пор на левом боку у меня незаживающий след – содранная кожа.

Я не знаю, в чем моя ошибка. Не знаю, была ли она вообще. Ведь то, за что я себя казню, больше похоже на страх – я боюсь твоей славы.

Я долго искал замену Фло… Вспоминаю себя, провожающего взглядом нарядные дорогие ручки. Их участь завидна – они красуются на столах, блистают на высоких собраниях. Но познакомиться с ними невозможно. Их хранят в специальных футлярах. Они изолированы от простых карандашей.

Конечно, можно было найти себе пару в ближайшем окружении. Вспоминаются вполне приятные дамы – миловидные, добрые, трудолюбивые. Но я не принимал их в расчет, не думал о них, как о спутницах жизни. Я полагал, что место Фло может занять только небожительница.

Сейчас поздно думать иначе…

Я постарел и даже устарел. С тех пор, как появился компьютер, моя исключительная твердость никого не интересует. А моя безупречная линия в сравнении с той, что выдает автокад, неряшлива и неточна.

Я никому не нужен. Без меня можно обойтись. Всё, что мне осталось, это собирать пыль и путаться под ногами. Один, без дела, без любимой женщины и без друзей. Я не жду помощи, сочувствия – сейчас мне это уже не нужно. Не жду прихода любви и приезда друга – мне уже всё равно. Я пишу эти записки только для того, чтобы…

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

Московская талия. вполне современная сказка

Ну, что? Собрались, внучата мои ненаглядные? Расселись?

Сейчас, сейчас дедушка сказочку-то расскажет. Только не перебивайте, а то собьюсь, забуду. Старенький стал, спрос с меня небольшой.

Да…

Давным-давно, когда Москва красовалась в обручах, браслетах и кольцах дорог, а не была похожа на песочные часы, как сейчас…

Ась?

Почему «похожа на часы»? Но ведь просил же не перебивать…

Вы на новую карту-то посмотрите. Сверху расклешено, и снизу тоже. А посередине перехвачено. Чем не часики песочные?

Не часики, говорите? Больше на платье похоже?

Да…

О чем это я?

Москва, Москва… Красивая!

Все Михалыч, городской голова, старался, красоту в Москве наводил.

Шибко любил ее, любезный, особенно по субботам.

Как наступает конец недели, так Михалыч кепочку надевает и ласково так спрашивает: «А что тебе, Москвазвонятколокола, сегодня хочется? Пряничка медового али звона малинового?»

Москва-то вся зардеется, засмущается.

Женщина, все ж! На ласку отзывчивая.

А Михалычу того и надо. Страсть как любил барышень смущать!

Но, правду сказать, никогда и не обижал.

Бывало, спросит вроде невзначай.

«Хочешь красивую брошку?»

Москва потупится, «хочу» прошепчет еле слышно.

«А, пожалуйста!»

Да на самом видном месте, на Поклон-горе, и приколет Нику-букашку на иголочку.

Москва собой любуется, а городской голова от удовольствия ручки потирает, улыбается.

«Хочешь заморскими водами умываться от внешних инфекций?»

Бац!

И европейский фонтан у Киевского вокзала соорудит!

«Хочешь мужичка послаще в хозяйстве на подмогу и красоты ради? А, пожалуйста!»

И Петрушу Колумбова напротив конфетной фабрики примостит. Бо-ольшого и в шоколадном аромате!

Правда, бесполезного, к работе совсем не годного…

Ну, да ладно!

В общем, ничегошеньки не жалел Михалыч для своей красавицы!

И Садовым, и Бульварным кольцами она по утрам, вечерам сверкала, и браслетиком Третьего Транспортного поигрывала, и пробочками на МКАД-обруче ого-го-го как позванивала!

А Москве-то очень подарочки те по душе были. Совсем разбаловал ее кавалер. Она и следить-то за собой перестала. Кушала много и часто.

Да тут еще гастарбайтеры налетели саранчой южной.

Таджики азиатские, молдаване румынские. Угощают гостинцами да вкусностями, задабривают, регистрацию продлить просят.

А еда-то у них все жирная, сладкая, калорийная. Вот и разнесло матушку поперек себя шире. Надеть нечего.

Но Михалычу того и надо. Очень он полных женщин жаловал. Очень.

Это потому, что по вечерам он их пощипывать любил. Щипнет втихую, незаметно, а пока барышня от неожиданности визжит, так Михалыч ладошку свою рассматривает: ничего ли там не осталось?

Ну, там пуговички или заколочки.

Бывало и оставалось.

Уж, как тогда Михалыч-то радовался!

Но аккуратный был.

Москву-то щипал деликатно, только повизгивала она тоненько, ни разу за совместную жизнь не вздрогнула!

Сами знаете, беда какая приключится вселенская, если вся Москва вдруг разом вздрогнет.

Да…

О чем это я?

Эх, Михалыч, Михалыч…

Жили они, значит, Москва с Михалычем, гражданским браком, добра наживали.

К старости дело незаметно подошло.

И, должен я вам сказать, чем возраст больше, тем хуже у Михалыча дела шли.

Куда делись знаменитые Михалычевы энергия и предприимчивость?

То хрущовки не снесет, как обещал, а розовой краской лишь дефекты замажет, то ракушки во дворах сначала поставит, а потом поломает, то особнячок старинный почем зря порушит.

Что ни сделает, ничего пучком не ложится. Красота, размах потерялись.

Да и чудить стал по субботам.

Вместо подарка ценного, Москвой желанного, привычного, ладошку кепочкой накроет, а потом, р-раз!

Головной убор с руки скинет, а там из трех пальцев дуля сложена. И дулей этой в небо тычет, хихикает.

Чего и кому хочет показать?

Никому не понятно, а столице обидно за фокусы родного человека.

А тут еще старый греховодник Банк Москвы на ушко нашептывать стал, что, мол, балует твой-то Михалыч на стороне, иностранную содержанку завел.