Леонид Якубович - По чуть-чуть…

– Проверка справа...

– Норма!

Давайте, давайте. Очень забавно. Надо же – специально учить эту околесицу ради пяти минут смеха. Вот олухи! Главное, сидит такой серьёзный, в наушниках этих дурацких, говорит прямо, как настоящий летун. Как будто я не понимаю что к чему! Теннис называется. Ну-ну, вернёмся, я тебе устрою такой теннис!..

Мы ехали и ехали вдоль ряда самолётов, поворачивая то налево, то направо, и мне даже стало как-то интересно смотреть на всю эту красоту за иллюминатором. Что-то есть всё-таки притягательное в этих конструкциях. Что-то манящее. Что-то удивительно правильное и мудрое. И все они – и маленькие, и большие – были похожи на дрессированных зверей перед выступлением. Вот сейчас, ну вот через минуту распахнут клетку и они выпрыгнут в манеж в свет рампы и в восхищенный грохот аплодисментов. И во всём этом нескончаемом ряду, мимо которого мы ехали, просто физически ощущалось какое-то тоскливое нетерпение, какое-то беспомощное ожидание – ну, сколько ещё тут стоять? Ну, сколько можно тут стоять?! И когда же, ну, когда же придёт хоть кто-нибудь и даст команду на взлёт!

Нет, самолёт на земле – это всё-таки неправильно. Это неестественно. Самолёт должен летать. Как птица или как любой лётчик. Что, впрочем, одно и то же. Они либо должны летать, либо умереть. Потому жить без неба они не могут.

– Ноль два ноль пятнадцать, на «предварительном». Прошу «исполнительный»!

– Ноль два ноль пятнадцать, «исполнительный» разрешаю! Температура воздуха семнадцать градусов, ветер у земли два, порывы пять.

– Информацию принял, ноль два ноль пятнадцать! «Исполнительный» занимаю!

И мы выкатились на взлётную полосу. Я онемел. Хорошенькие шуточки. До этого, ладно, ещё куда ни шло, но это уже перебор! Это же уголовка какая-то! Совсем очумели? Вылезли на взлётную полосу на чужом самолёте! А вдруг кто на посадку, а тут мы торчим! Загребут всех к чёртовой матери вместе с шортами и кроссовками! И они, главное, такие спокойные оба. Не понимают, что ли! Совсем с ума сошли что ли? И этот лётчик, кто он вообще такой! Что он тут себе позволяет?! Он что, министр авиации или кто он такой?!

– Карту на «исполнительном»!

– Показание приборов в норме. Управление расстопорено, свободно.

– Часы!

Идите вы оба!.. Дайте выйти и всё, с меня хватит. Шутите тут сами, я пошёл!

Я дергался в привязных ремнях, как старая рыба в смирительной рубашке, пытаясь освободиться.

– Ноль два ноль пятнадцать! На «исполнительном»! К взлёту готов!

– Ноль два ноль пятнадцать! Взлёт по кругу разрешаю! Круг правый, высота круга сто полсотни! Круг свободен!

– Взлетаю!

Мама дорогая! Что – взлетаю, как это?! Эй, дайте выйти!

Но мы уже бежали по полосе. Всё быстрее и быстрее... Потом мягко, без толчка оторвались от земли и стали набирать высоту. Юрка что-то ещё говорил, кто-то ему что-то отвечал, я впал в анабиоз.

Было что-то противоестественное во всём происходящем. Какое-то несоответствие с моими представлениями о действительности. Как бы всё это было во сне, где всё может быть, или в пьяном обмороке, где может быть всё, даже то, чего быть не может.

Как это – мой приятель, с которым я знаком чёрт его знает сколько, сидит за штурвалом и рулит?! И что удивительно – сам! Я же вижу – этот, справа, ничего руками не трогает. Сидит и всё, как будто его это не касается. То есть Юрка сам, чего уж точно быть не может! И главное, мы летим, вот что поразительно. И при этом он ещё что-то говорит. И ему отвечают. Картина удивительная. Не может он это говорить, и не могут ему на это отвечать!

В мозгу тут же услужливо всплыла картина одного говорящего попугая. Звали его Егорушка. Это был маленький волнистый попугайчик, в которого Бог по ошибке вселил душу оратора. Он говорил не умолкая на хорошем русском языке, правда, картавя при этом ужасно. Жили они всемером в маленькой хрущёвской 27-метровой распашонке: бабушка, дедушка, мама, мой приятель – режиссёр местного театра, и здоровенный пес Вук, лансир по национальности. Бабушка была большая и грузная. И хотя любила всех бесконечно, но ворчала на внука всегда, по-моему, даже во сне. Так этот попугай Егорушка большую часть времени не летал, как это положено попугаям, а ходил вперевалочку по комнате, как бабушка, заложив крылья за спину и беспрерывно громко бормоча при этом: «Видали мы таких режиссеров! Видали мы таких режиссёров!» Он прилетал утром, щипал меня за усы и орал: «Горбачёв хороший мальчик! Хороший! Егорушка тоже хороший! Егорушка жрать хочет! Марш завтракать!». Повторяю, он говорил всё время, и это несоответствие звуков и артикуляции приводило меня в изумление. Слова вылетали из его ротика, но клюв двигался несоразмерно, и поэтому было ощущение, что он и звуки существуют отдельно друг от друга. Попугай сам по себе, а то, что слышно – само по себе. Как будто он говорил под фонограмму.

Точно как сейчас. То есть Юрка говорил и говорил явно по-русски, но мне казалось, что слова и движения его губ не совпадают. Не сихрон, как говорят звукорежиссеры. А главное, отсутствует смысл! Я забыл про всё на свете, про теннис, про розыгрыш, про свои пятьдесят лет, я как будто смотрел озвученное немое кино. То есть сначала я видел, как двигаются его губы, а потом уже слышал, что из них вылетает. Меня не укачивало, меня не особо интересовало, что внизу, я прямо вывесился между ними, стараясь понять, как это всё может быть и не кажется ли мне это, что мой товарищ рулит сам!

Мы прошли три круга, мы взлетали и садились, садились и взлетали без паузы, а я всё ещё не мог понять, как это может быть.

Минут через двадцать мы сели окончательно, зарулили на стоянку, выключились и стало тихо. Меня о чём-то спрашивали, отстёгивали, вынимали из кабины, аккуратно опускали на землю – я

был в полной прострации. В этой же прострации добрел до машины и сел. Пришёл Юрка, завёл двигатель, и тут я словно очнулся.

– Это... – сказал я. – Как это?

– Что «как это»?

– Ну, это всё, как это?

– Очень просто. Хочешь попробовать?

– Что?

– Сам хочешь попробовать?

–А можно?

– А чёрт его знает, наверно, можно. Погоди-ка я сейчас.

Он выскочил из машины и убежал. Я остался ждать, не веря ни во что. Через минуту он появился вдали и стал махать мне рукой. Я чисто механически вышел из машины и так же механически поплёлся к нему, абсолютно не соображая, что я делаю.

И всё повторилось. Меня затолкали в кабину, правда теперь уже на переднее правое сидение, пристегнули ремнями, надели наушники. Я следил за всем происходящим вроде как со стороны, вроде, всё это происходило не со мной, а с кем-то, удивительно на меня похожим.

Потом справа уселся инструктор, запер двери и... Дальше я помню смутно, как завелись, как рулили, как выкатились на полосу. Очнулся уже в воздухе.