Вероника Сагаш - Сны Вероники (сборник)

В оформлении использованы иллюстрации автора.

Обработка рисунков Андрея Крючкова.

Фотография Андрея Крючкова.

Автор выражает искреннюю благодарность Давиду Вольсману за помощь в создании этой книги.

Случилось так, что я умерла. На самом деле, верите вы мне или нет, с каждым из нас такое, раз в жизни, но случается. Каждый когда-нибудь испытает это чувство, непонятное до тех пор, пока его не переживёшь. Но переживание это описать словами невозможно, как попытаться объяснить, что это такое оргазм тому, кто не разу не испытал его.

Но вот что интересно, всё было совсем не так, как описывают: никакого тоннеля, яркого света, ангелов – ничего этого не было. Просто еле слышимый щелчок пальцами – хоп! И я ТАМ, как во сне, когда никогда не можешь вспомнить, даже если очень хочешь: а как же я сюда попала?

Но ТАМ оказалась… канцелярия. Наверное, не зря я столько лет чувствовала себя офисной крыской. Правда, у нас были ручки и компьютеры, а у Него – большое белое пушистое лебединое перо и толстая приходно-расходная книга.

– Откуда? – не спросив даже как меня зовут и не отрываясь от какой-то одному ему известной записи, поинтересовался он.

«От верблюда», чуть не ответила я, жеманно прикрывая глазки. Но вовремя одернула себя – э, нет, тут верблюдов нет, тут же НЕБО. И я просто сказала:

– Оттуда, – и показала пальцем вверх. Многозначительно.

Он смерил меня осуждающим взглядом.

– Там – это ЗДЕСЬ, – и грустно добавил: – как и везде, впрочем. Чем занималась?

– Жила, – беспечно ответила я, пожимая теми местами, где должны были быть плечи.

– Это понятно, – сурово насупил он те места, где должны были быть брови. – Род занятий человеческих?

Я напрягла то место, где совсем недавно была извилина.

– Животных мучила. Айболита читали? Классика! А ещё их, этих животных, да и людей, жизни учила.

– Позволь мне предположить… ветеринар, дрессировщик, психолог. Так, да? Это есть хорошо. Там, у людей, это нужно. Ты главное это… Не перегибала? – с надеждой спросил он.

– Бывало, – тихо и скромно сказала я.

– Ну вот, – вздохнул он, – доверишь вам искру божью, силу небесную… А вы…

– Ты о чём это? – удивляюсь я. – А разве ОНА или ОН там?

– А ты как думала? Здесь, что ли? Сидит и тебя ждёт? ОН к нам и не поднимается никогда. «Душно, говорит, у вас здесь. Разрядили воздух своей бюрократией, дышать невозможно!»

«О-ПАНЬ-КИ» внезапно загорелись неоновыми лампочками буквы на небосклоне.

– Э-э-э, здесь нужно думать осторожно! Мысли они, знаешь, не только загореться, ещё и взорваться могут, – строго сказал он. – А нам потом облака по камешкам собирать.

– А можно я тогда… обратно? – робко взмолилась я.

– Ну вот, все вы так, только придут и уже обратно. Зачем тебе?

– Так к Нему поближе…

– Ну, иди, – вздохнул он, захлопывая книгу. – Только вот тебе кармическое задание: собак и мужчин больше не дрессируй. – И щёлкнул тем, что мы привыкли называть пальцами.

А где-то там внизу робкой улыбкой зарделась от удовольствия заря, возвещая о приходе новой жизни.

Все мы рождаемся с рассветом.

Говорят, что нет горя страшнее, чем потерять собственного ребёнка. Ни теоретически, ни физически, ни по законам природы, казалось бы, родители не должны переживать своих детей. Не дай Бог кому-нибудь испытать такое, врагу не пожелаешь.

А ещё говорят, чему быть, тому не миновать. И ещё кто-то записал в моей книге жизни пережить подобное несчастье. Причём я знала, на что шла, и в тот момент, когда её увидела, и на протяжении всей её жизни я пыталась подготовиться к её уходу.

Она была моё первое, моё испытанное, глубокое, тёплое и светлое ощущение счастья. Я так сияла, держа её на руках, что никто не мог ошибиться, глядя на нас.

А знаете, что за её появление в нашей семье было только одно «за» – моё желание! Не было ни денег, чтобы её прокормить, ни времени, чтобы ею заниматься.

Когда мы приехали в Израиль, ей на тот момент уже исполнилось три года. Большая уже девочка, умненькая, огромные карие глаза. К сожалению, как и всем в первые годы жизни здесь, мне приходилось работать и учиться день и ночь, виделись мы мало, но любили друг друга безумно, понимали друг друга с полу взгляда и полуслова. Всё говорило о том, что было между нами что-то большее, данное свыше и не данное каждому: любовь.

А так как любовь идёт рука об руку с ревностью, я очень переживала будучи беременной, как она примет новорожденную, как отнесётся к ней, поймёт ли меня как понимала всегда. И произошло чудо: ревности не было! В свои неполные девять лет она как-то поняла, что ребёнок, который родился – это тоже часть меня. И приняла, и терпеливо переживала все проказы и опыты маленькой.

Мне выпало ещё одно счастье: побыть с ней почти два года конца её жизни. Я всегда говорила, что люблю её, что она моё счастье и как я рада тому, что она у меня есть.

Но собачий век короток. Для немецкого дога она была долгожителем – лет девяносто восемь в переводе на человеческий возраст.

Уходила она тяжело, но нам так не хотелось расставаться! Мы, люди, чувствовали и знали всё, но благодарили её ещё и ещё за один день что она с нами. Что думала она, никто не узнает. Что будет после смерти при жизни нам не дано познать.

Но если все собаки попадают в рай, мне бы тоже хотелось попасть туда, чтобы встретиться с ней, с моей Сорбонной, которую я всегда считала своей старшей дочерью. Наверное, ещё и потому, что родилась она примерно в тот срок, когда должен был родиться мой так и не родившийся первый ребёнок.

Боятся ей было уже незачем. Ведь все вокруг и так знали, что она сумасшедшая… У каждого дома всегда есть своя история, и этот дом, «дом скорби», не был исключением.

Эта была история любви между пациенткой и её лечащим врачом. Иногда по вечерам, украдкой, он приходил к ней в палату, и она упивалась его телом, наслаждаясь каждым прикосновением, забывая обо всём.