Кот Басё - День от субботы

… Месяц распался колодой карт, к старым замкам подобрав ключи…

Слышишь, красавица, это март

цыганским напевом

летит

в ночи.

***

Ветер с севера гонит тучи, и дождем караван навьючен, ветер холоден, стар и скрючен, он устал от такой весны. Дождь прольется над нашим домом, по нелепым законам Ома – мы устроены по-другому, то есть слишком напряжены. Силу тока пора уменьшить – чтобы не было в сердце трещин, по которым ясней и резче узнают не попавших в рай. Отрекайся, люби, как надо – добродетель, покой и правда – получай это все в награду, просто медленно умирай. Умирай – потому, что /слышишь?/ ты не хочешь подняться выше, стоя где-то под самой крышей, ты твердишь о родной земле, что считает тебя игрушкой – много лет никому не нужной, что жестоко снимает стружку, заставляя собой болеть. О земле, что давно не держит, что уже нарожала свежих, что тебя отпустила прежде, чем мы стали ее просить… Небо ждет, только ты боишься сделать шаг, оказаться ближе, ты упрямо стоишь под крышей, вызывая себе такси. Небо теплое, словно море, я теряюсь в его просторе, я не в праве решать и спорить, я не в силах сидеть и ждать. Крепкий вечер в бокале подан, тучи пьют дождевую воду, на войне за свою свободу мне приходится побеждать. Моя армия – дождь и ветер, я одна здесь за все в ответе, я случилась на этом свете для того, чтобы вы смогли… По карнизам шагают тучи, караван темнотой навьючен, ты не знаешь, как будет лучше.

Ты не видишь меня с земли.

***

Мы опять не имеем ни шансов, ни прав – только выкрутить пробки и стать потемнее. Почему тебя нет ни online, ни in love, если я без тебя засыпать не умею? Позвони, расскажи мне забавную чушь – про невежливый ветер и злые трамваи, я тебя продышу, проживу, промолчу, я тебя удержу до рассвета словами – где-то в снах, от которых всего лишь черта остается под утро на смятой подушке… Иногда ты умеешь меня не читать. Иногда я пытаюсь об этом не слушать. Иногда нас разводят по разным углам, как детей, что уже напроказили слишком… А сегодня – сидеть без назойливых ламп, просто ждать, когда ты наконец позвонишь мне, в темноте вспоминать, как звучат голоса, как от счастья и нежности пальцы немеют…

Я б сама позвонила, чтоб это сказать, но ты помнишь – ни шансов, ни прав не имею.

***

А у нас сегодня срывается дождь. На крик. А иначе никто не станет его жалеть. У трамваев люди высечены внутри, как рисунки в первобытной седой скале. Вдоль дорог гуляет ветер – пора теплеть, только он упрямый, северный, по глазам, и слезинки проявляются на стекле, словно кто-то их нарочно подрисовал. Так идут вагоны, медленно, как в кино, вот такой дождливый, странный палеолит. А у нас сегодня срывается все. С весной. Мы, пожалуй, даже сделали, что смогли. Посидели, улыбнулись, спросили, «как», помолчали и ответили «хорошо». За стеной пещеры слышится барабан – оказалось, это дождь на порог пришел. С ним явились злые духи слепых ночей, с ним явилась эта липкая тишина… Нам друг друга надо просто спросить: зачем? Так жестоко… Надо. Просто. Друг друга. Нам.

Наша эра – приспособься и выживай в предвесеннем обострении бытия. Где-то в будущем этот город похож на рай.

А сегодня здесь срывается дождь.

И я.

***

Видите, доктор?

У меня в подреберье – город.

Его узкие улочки водят закат по кругу,

на ратуше бьют часы… Приложите руку –

Вы услышите этот древний тревожный бой.

Что со мной?

Это лечится, доктор?

А ночью в нем слишком тихо.

Так обманчиво тихо, что можно почти поверить,

Что почтенные семьи покрепче закрыли двери,

Каждый смотрит свой сон под батистовым колпаком…

А потом

Раздается чуть слышный звон – перебором нот…

Доктор, послушайте! Это Она поет.

На площади у собора. Ей светит факел,

И танец, как скальпель, меня рассекает… Хватит!

Мне больно! Нельзя ли как-нибудь без ножа?

Конечно, никто Вам раньше не возражал…

Конечно, Вы доктор – знаете, как лечить…

Но купол собора – сводом моих ключиц,

И если случайно задеть этот нерв, то город…

Послушайте, доктор, черт с ним, что очень скоро, черт с ним, что мне придется сойти с ума…

С залива на площадь приходит густой туман, ложится у ног Ее серым лохматым псом. Доктор, зашейте мне сердце – наискосок, суровыми нитками, лишь бы оно стучало. Доктор, успейте – сумерки у причала, Ей возвращаться на площадь, а мне болеть… Бинт будет белым, как парус на корабле, к счастью, их нынче много стоит в порту…

Спасибо, доктор! Больше я не приду.

И раздается звон – перебором нот. Как нестерпимо больно Она поет…

Я бы давно уничтожила город – дома, мосты…

Но там у собора

ночью

танцуешь

Ты.

***

Равнодушие – это когда встречаются две равные души. Им просто нечего дать друг другу.

Мой город спит не с теми, ждет не тех, на завтрак солнце – теплой свежей сдобой. А где-то Бьорк танцует в темноте, и если ты не чувствуешь – попробуй, считай шаги, дотронься каблуком до стертых досок перед эшафотом, послушай ритм, который так знаком всем отдающим жизни за кого-то, закрой глаза – на ощупь, наугад иди вперед, не думая о точке… Такое утро – в фотоаппарат, на макросъемку – лопнувшую почку, зеленый дым над мундштуком ветвей, атлАс листа, шифон цветущей вишни… В такое утро танцевать честней, чем притворяться в городе не лишней, чем сравнивать все то, что все равно не будет равным главному – друг другу …

И Ларс фон Триер выключил кино, у эшафота даме подал руку – и замер танец, остановлен счет, и все свободны – городу навстречу…

И если он, скучая, позовет – мне кажется, я даже не отвечу.

Наш город-в-себе первобытен. В пещерах мрак, во мраке на ощупь друг друга находят люди, рождаются и умирают… Но мы не будем. Мы слишком другие. Мы не умеем так. Мы высекли искру, огонь был строптив и груб, но он покорился, кольцо очага терзая, осколком скалы мы музыку вырезали, и первый варган осторожно коснулся губ. На стенах пещеры мы охрой рисуем дни удачной охоты – по милости древних духов, у нас обострение песен, цветов и звуков. Нас ненавидят гибнущие Они. Они нас боятся, как диких лесных волков, крадущих во тьме их детей; как огромных тигров, чей след от когтей по деревьям идет пунктиром под самыми кронами – дьявольски высоко. Они расставляют капканы, копают рвы, скрывают их ветками, ждут у тропы упрямо, и снова в ловушку срывается с ревом мамонт… Они выжидают – когда же сорвемся мы. Их дикие нравы не знают где свет, где тьма – укрыться от ветра, терзая сырое мясо… Они не умеют плакать, любить, смеяться, они не способны даже сходить с ума. Их старый шаман приказал уничтожить нас – в угоду богам, чтобы не было зимней стужи… Но каждый из нас – бессмертен и безоружен. Охота идет веками. Идет сейчас. Наш город-в-себе первобытен, жесток и глух к мольбам о пощаде – в него не заложен разум… Над входом в пещеры мы выбиваем фразы, которые, словно факел, пронзают тьму. Они не владеют огнем, ими правит страх, что не позволяет приблизиться, – страх и ярость. А мы расписали под сводами верхний ярус – легендой о сердце, что бьется в семи ветрах. Мы недосягаемы, город у нас внутри, и странные хищники бродят по джунглям улиц, гудят магистрали, как дикий огромный улей, и тени людей замурованы в лед витрин. Наш город-в-себе первобытен, опасен, лжив – огрей его плетью, веди, подчиняй и требуй... И город на хоботе нас поднимает в небо, царапая бивнями верхние этажи. Наш город коварен и сумрачен, у корней холодной рептилией тянут хвосты машины, и небоскребов срезанные вершины запутались в паутине вчерашних дней, его повороты пахнут, как пахнет смерть, его ритуальные маски – на каждом встречном, и если ты хочешь однажды случиться вечным – то нужно здесь выжить, как-нибудь, но суметь. Смотри, выбирай – все давно на одной войне, и наши враги за нами следят из щели…Но мы танцуем жизнь у костра в пещере. И знаем немного больше, чем те, кто вне.