Кот Басё - День от субботы

***

У тайги глаза неспокойной весной горят. Дом заброшен давно, ступени его скрипят, под крыльцом худая кошка и пять котят, в темных комнатах – паутина и тишина. А лесник уехал в город, оставил все, а лесник твердил отчаянно: «Я спасен». Домовой обходит дом, головой трясет, отдыхает на завалинке у окна. Вечереет молча, словно тайга – пуста. Старый леший появляется из куста, примостившись рядом, сетует: «Неспроста. Что-то птиц не слышно, ветер молчит в трубе». И они сидят вдвоем, провожают день, земляничное солнце капает за плетень, из-за елей незаметно выходит тень, а они сидят и думают. О тебе. Как ты рыщешь где-то там, в глубине тайги, как глаза твои прозрачны и глубоки, как чужой идет, считает твои шаги, как ружье его качается за плечом…Ты петляешь, в чащу прячешь, уводишь в лес, ты бежишь ему навстречу, наперерез, ты еще не чуешь, кто оказался здесь… Лучше б им сейчас не думалось ни о чем. Они знают, почему тишина в тайге. Он идет сквозь чащу, по следу, к большой реке, рукоять ножа прилегает к его ноге, словно ждет, когда наступит урочный час. Ведь охотник этот в прошлом – матерый волк, он читает запахи, помнит здесь каждый ствол, он искал тебя, Бесстрашная. И нашел. А убить намного проще, чем приручать. Из трубы по первым звездам крадется дым, старый леший сел чаевничать с домовым, чай, вобрав в себя всю силу лесной травы, отдает тепло размеренно, по глотку. Кошка вышла, трется ласково о порог. Где-то ты в тайге плутаешь, подходит срок. Домовой вздыхает, кашляет: «Ты б помог…». Старый леший шепчет: «Кажется, не смогу… Лесника б сюда, да кто же его найдет… он берег свою волчицу – за годом год, только знал, бедняга, видимо наперед, что однажды не сумеет ее спасти… Потому ушел, оставил все – и исчез. Отпустил его неласковый этот лес…» На стене висит простой деревянный крест. Оплывает свечка, ветер в трубе свистит. И проходит ночь, и снова они молчат, в темном небе светят звезды – глаза волчат, и убить – намного проще, чем приручать, только ты не знаешь этого там, вдали. В предрассветном воздухе время идет к концу. Выстрел звонко бьет – пощечиной по лицу.

Молодая волчица бежит по росе к крыльцу…

И туманом отрывается от земли.

***

И когда ты снова начнешь изучать счета, обнаружишь в списках тысячу мелочей, о которых даже стыдно спросить: зачем?.. А вот нужного не окажется ни черта. И придется опять – по соседям, родным, друзьям, занимая где слово, где капельку их тепла – своего-то, как обычно, не сберегла. Все и так понятно, нечего объяснять. А когда никого не окажется под рукой – у одних отпуска, тот занят и увлечен, ты поймешь: они действительно ни при чем, им и так пришлось водиться с тобой такой. Посидишь тихонько дома – денечка три, постыдишь себя за «уж» или «невтерпеж», а потом начнется ломка – как будто нож одиночества проворачивают внутри. В сердце будет дымиться кратер, во рту – металл, каждый шаг в твоей пустыне – невыносим, ты поднимешь себя пинком, из последних сил, и отправишься в самый темный глухой квартал. Ты найдешь там улыбающихся дельцов, поджидающих всех страждущих на углу, ты получишь дозу нежности сквозь иглу и в беспамятстве опустишься на крыльцо. И ты будешь любить весь мир – ни за что, сполна, опускаясь в разноцветную глубину, погружаться в чьи-то омуты и тонуть и смотреть, как вместо неба растет волна. Тебе будет так отчаянно хорошо, пусть недолго, странно, призрачно – но тебе… А потом волшебный мир остановит бег и замрет на месте, тих и опустошен. Ты вернешься домой в рассеянном полусне, без гроша в кармане, без памяти и души, дом подбросит тебе блокнот и карандаши, разогреет остывший ужин, погасит свет. И пока ты спишь, твой сон происходит там, где не страшно быть доверчивым и простым…

Ты проснешься – и не выдержишь пустоты.

И наступит время платить по своим счетам.

***

Бирюзой в серебре затихают волны, ювелирно точен рисунок мыса, море спит на ключицах Земли кулоном, словно знак бесконечность в оправу вписан, византийским узором ложатся камни на зеленый пояс лесных массивов, и Земля обнимает меня руками – так, что с ней расстаться невыносимо, невозможно – спаяны воедино, гравитация плюс горизонт покоя. Я тиха, безмятежна, невозмутима, только небо какое-то не такое – чайка вьется в лазури и ищет что-то, и внезапно на миг замирает возле белоснежного следа от самолета, разделившего небо на «до» и «после».

***

А море ее – Мария, мурлычет, у ног свернувшись, прибой сигарету тушит, волной оттолкнет – и примет в объятия… в час отлива лежать у рыбацких джонок – бездомным и обнаженным, безвыходным и счастливым. А море Ее… а море песчинками кожу гладит, в янтарь выгорают пряди… А море ее – Amore, amore, Мария, Liebe – по камушкам перекатом, мы были одним когда-то, и, знаешь, ведь мы могли бы врасти наконец друг в друга – ракушечно, известково, на тысячи лет – в основы, прозрачной прохладой в руку, стихийная эйфория, по нёбу – соленой влагой…

Волну обнимать – и плакать…

А море ее – Мария.

***

Что за проклятый город – фальшив и груб, моет свои высотки в большой воде, мост над рекой качается на ветру, маю идет двадцать пятый прохладный день. Впору отметить… Отметина – отмечать, значит, внутри на живом оставлять следы, значит, отмеченный кем-то – как от меча не увернувшийся… В общем, такой, как ты, раненый в самое, вспоротым животом воздух фильтрующий с кровью напополам… Май на ветру качается над мостом, солнце ладонь царапает, как игла. Что ты стоишь здесь, у города в локтевом сгибе – катетером /выдернуть и молчать/?.. Май о тебе не думает ничего. Так не расходуй сердце по мелочам. Лучше сливайся с городом – каменей, души, черствеют, знаешь ли, неспроста…

Маю идет двадцать пятый прохладный день.

В тридцать один он бросится вниз с моста.

***

А давай, как будто это не мы, не нам умирать друг без друга медленно, по кускам вырезая вросшее прошлое – часть его…

А давай, как будто не было ничего.

Просыпаешься утром, смотришь на телефон, на холсте окна лимонное солнце – фон, по нему узор зеленой резной листвы… Это лето такое, девочка, это вы – опьяненные юностью, легкостью, всем и вся, пара радостных рыжих шустрых смешных лисят, и седьмое небо дышит над головой…

А давай, как будто не было ничего.

Просыпаешься утром, носом – в тепло плеча, натянуть одеяло, прижаться к руке, молчать, слушать, как из предсердия лавой идет душа, как по дому бродят шорохи, не спеша, дождевой колокольчик, вздрагивая, звенит… Это осень такая, девочка, осени ее молча крестом и нежностью вековой…