Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

У Галины крыльями ресницы,
А глаза — два темных василька.
Улыбнется Галя — и река,
Улицы, деревья, облака —
Все в глазах смеется и дробится…

Вышло так: вдруг кем-то почему-то
Был маршрут «проверен», «уточнен»,
И отъезд в последнюю минуту
На день раньше был перенесен.

Как тут быть? Галинки нету дома,
А сегодня ехать… Вот задача!
Он поспешно позвонил знакомым,
На работу — всюду неудача!

Вещи все уложены давно
Нежными стараниями Гали.
Он письмо оставит. Решено.
И жену дождется на вокзале.

И сейчас вот быстро вдоль вагона
Он шагает, теребя усы,
То и дело глядя на часы,
Что сияют в глубине перрона.

Пять минут… Ведь это очень мало…
А Галины до сих пор все нет.
Может быть, письма не прочитала?
Где-то задержалась? В чем секрет?

— Эй, Андрюша, погоди немножко! —
И с площадки, прожевав галету,
Быстро спрыгнул веснушчатый Лешка —
Знаешь, есть счастливая примета:

Эта вот платформа — номер три.
И вагон наш третий… Нет, серьезно…
Место третье у тебя, смотри!
Поезд тоже третий… Грандиозно!

Стой! И три минуты до отхода!
Ты счастливец! Вот взгляни, сейчас
Из гудящей сутолки народа
Вспыхнет пара темно-синих глаз…

Я ведь знаю, будет все в порядке.
Галя — это ж золотник урана! —
В это время вышла на площадку
Статная, высокая Татьяна.

На друзей спокойно поглядела
И сказала: — Граждане, в вагон!
Христофор Иваныч возмущен.
Был свисток, и тут стоять не дело.

Взгляд похож нередко на людей:
Тот в улыбке доброй расплывется,
Этот строг и важен, как музей,
Тот сердит, а этот вон смеется…

Танин взгляд был чем-то вроде лорда:
Не смеялся он и не страдал,
А при встрече холодно и гордо
Словно б вам два пальца подавал.

Мчит состав, по стеклам бьют дождинки,
Канул в ночь вокзала яркий свет…
Эх, Галинка, милая Галинка!
Прибежит, а поезда уж нет…

Впрочем, ладно. И не так случалось —
Был состав, и с Галей был Андрей.
Но хотя прощанье состоялось,
А на сердце было тяжелей.

Сорок первый. Грохот эшелонов.
В новенькой пилотке, в сапогах,
В толкотне стоял Андрюша Громов,
Ветку липы теребя в руках.

Видел он, как старшина кого-то
Распекал за смятый котелок,
Как супруга командира роты
Все совала мужу узелок.

Тот не брал: — Оставь, снеси ребятам…
Ну не плачь, Маруся… ничего… —
И смущался, видя, что солдаты
Из вагонов смотрят на него.

Десять лет Андрей учился с Галей.
Галя — друг. Да мало ли друзей?
Почему же нынче на вокзале
Он с тоскою думает о ней?

Как вчера он с Галей попрощался?
«Не забудь… Пиши мне…» Эх, дубина!
Лжешь, что дружба, лжешь, а не признался,
Испугался синих глаз Галины.

«Не забудь, пиши мне…» Ну и пусть!
Так тебе и надо, жалкий трус!
Забирай теперь в дорогу грусть,
Увози неразделенный груз!

Но когда Андрей шагнул к вагону,
Каблуком притопнув по окурку,
То увидел вдруг в конце перрона
Легкую знакомую фигурку.

Галя шла, бежала все быстрее,
Словно что-то потерять боясь,
И, когда увидела Андрея,
Вдруг густым румянцем залилась.

Грудь ее порывисто вздымалась,
Руки были холодны как лед.
— Знаешь, я как раз не собиралась…
Впрочем, нет… Совсем наоборот…

Был таким рубиновым закат,
Что хоть кисть макни в него, и вот
На стене бы запылал плакат:
«Комсомольцы, дружно все на фронт!»

Лязгал штык, команды раздавались,
Где-то под гармошку напевали…
Возле эшелона на вокзале
В первый раз они поцеловались.

И увез он марш военных труб,
Полный горя синий взгляд Галинки,
Вкус ее сухих горячих губ
И солоноватый вкус слезинки…

Про любовь Галина не сказала.
Взгляд на все ответил откровенно.
Ну а писем разве было мало?
Два письма в неделю непременно.

Что письмо?! Но если приглядеться,
Это ж ведь и есть любовь сама.
Ровно триста сорок два письма.
Триста сорок две частицы сердца!..

Это было десять лет назад…
И сдается, что совсем недавно…
Эх, жена, Галина Николавна,
Где же нынче был твой синий взгляд?

Что могло с тобою приключиться?
За окошком полночь. Холодок…
Сел Андрей. Не хочется, не спится!
— Лешка, брось мне спичек коробок.

Таня спички со стола взяла,
Кинула Андрею, усмехнулась:
— Что, геолог, нелегки дела? —
И, локтями хрустнув, потянулась.

Хороша Татьяна, что скрывать:
Строгий профиль, как из-под резца,
Мягкая каштановая прядь,
Блеск зубов и матовость лица.

Только это ни к чему Андрею,
Он спокойно на нее глядит.
Таня — это статуя в музее.
Хороша, а сердце не болит…

За окошком черною лисицей
Ночь несется, к травам припадая.
Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!
Надо спать. Да вот никак не спится.

— Это скверно: ждать и не дождаться, —
Таня вдруг сурово изрекла. —
Я вот тоже как-то раз, признаться,
Милого напрасно прождала.

Первый курс… девчонка… дура дурой.
И взбрело ж мне в голову тогда,
Что с моим лицом, с моей фигурой
Покорю я парня без труда.

Он был славный, добрый, беззаботный,
С полуслова друга понимал.
А со мной хоть и шутил охотно,
Но любви моей не замечал,

Да, любви, но мне открылось это
Слишком поздно. Так-то, побратимы.
В этом нет уже теперь секрета,
Все ушло и пролетело мимо…

Но тогда мне, помню, показалось,
Что вздыхать, робея, ни к чему
И что, коль со счастьем повстречалась,
Взять его должна я и возьму.

По каким неписаным законам
С давних пор уж так заведено,
Что о чувствах девушкам влюбленным
Первым говорить запрещено?!

Любит парень — парню все возможно!
Признавайся, смотришь — и поймут…
А девчонка — лютик придорожный:
Жди, когда отыщут и сорвут.

Только я не робкого десятка.
Что мне было понапрасну ждать?
Для чего играть со счастьем в прятки?
Он молчит, так я должна сказать!

Помню шумный институтский вечер.
Хриплые раскаты радиолы.
Я решила: нынче эта встреча
Будет не бездумной и веселой.

Пусть она не в парке состоится,
А вот здесь, под меди завыванья.
Что ж, так даже легче объясниться;
Хоть не будет тяжкого молчанья.